Двор. Книга 1

Через неделю, как удар грома, из Николаева прибыла телеграмма от бабушки: Петя и Саша подали заявление в авиационное училище и уже выехали. Иосиф схватился обеими руками за голову и долго сидел на стуле, раскачиваясь из стороны в сторону. Аня, прямо в туфлях, бросилась на диван и зарылась головой в подушку. Иосиф отстегнул свой протез, швырнул в угол и лег рядом с женой.

— Что происходит на белом свете? — спросил он. — Кто мне объяснит: что происходит на белом свете? Почему я должен кормить, поить, одевать, а каждый может делать по-своему: жена, дети, сыновья. Где у людей благодарность, где у людей совесть, чтобы не спрашивать, не надо спрашивать, просто посоветоваться.

— Боже мой, — прошептала Аня, — какой эгоист, какой черствый эгоист: в такую минуту он думает о себе. Почему я не ослепла в тот день, когда увидела его! Почему парез не отнял у меня ноги по дороге в загс!

— Аня, — сказал Иосиф, — я люблю тебя, я люблю своих сыновей, я хочу, чтобы все были счастливы, но меня никто не слушает, и каждый делает по-своему.

Иосиф поцеловал жену в щеку, она машинально вытерла рукой и попросила дышать в другую сторону, так от него несло махоркой.

Иосиф вздохнул, допрыгал на одной ноге до своей машины, выбил несколько гвоздей и вспомнил, как в девятнадцатом году они судили Федьку Дыхана, которому так сильно захотелось домой, до жинки, что он отрубил себе на левой руке три пальца. Сволочь, сказал ему командир, Юхим Журавель, отрубил себе лишнее, что самому не надо, а большие пальцы оставил. А нам, сказал Журавель, твоя голова лишняя и вся твоя подлая жизня.

Расстреливали Федьку на берегу речки Кодымы Иван Панчина, Микола Пустовойт, а третий был он, Иосиф Котляр.

Вот так: человек отрубил себе кусок своего тела, а другие сказали, что им вообще не надо его жизни, — она им лишняя.

Ладно, махнула рукой Аня, ей надоели эти партизанские истории, она уже не глупенькая девочка, как двадцать лет назад. К Ляле Орловой вчера приехал один на эмке, а Иосиф Котляр до конца жизни будет вспоминать, как он махал шашкой и ставил беляков к стенке.

— Аня, — сказал Иосиф, — есть еще порох в пороховницах.

Насчет пороха в пороховницах Аня слышала тоже не первый раз и пропустила мимо ушей. Потом она взялась считать вслух, когда будет иметь свободное время, чтобы поехать к Саше и Пете. Получалось, что раньше зимы, когда у нее на курсах каникулы, не выйдет. Сволочи, застонала Аня, сволочи, оставили сыновей в Николаеве ради паршивой комнаты, чтобы бабушку не уплотнили: пригодится детям, когда захотят иметь свою семью. Пригодилось, как мертвому припарки. Ой, вэй из мир!

Гвоздильная машина стучала, как будто ударяли молотком, Иосиф сбрасывал гвозди в лоток и опять крутил ручку, пока радио не сыграло «Интернационал» и кончило передачи дня.

Аня постелила себе отдельно на кушетке и предупредила Иосифа, чтобы не трогал ее: завтра у них три пары и тяжелая практика в клинике профессора Гешелина.

Среди ночи Ане пришлось подняться: прибежал Ефим Граник и срочно требовал к Соне, потому что ей очень плохо. У доктора Ланды тоже были, но, как назло, он сегодня дежурил в больнице. Пальпируя Сонин живот, Аня вслух удивлялась, откуда у венеролога так часто ночные дежурства.

Сильнее всего болело справа, где желчный пузырь, но, учитывая срок беременности, нельзя было терять время на дополнительные диагнозы, и Ефим побежал вызывать карету скорой помощи. Пока ждали карету, Аня положила больной на икры свежие горчичники и велела принять таблетку белладонны с аспирином. После аспирина наступает усиленное потоотделение, и больную хорошо укутали в зимнее одеяло. Сначала ей стало немного хуже, сильное сердцебиение и одышка, но потом пошло к лучшему.

Когда приехала скорая помощь, Аня сказала доктору, что у больной, видимо, предродовые схватки, осложненные явлениями дискинеза желчных путей. Доктор не ответил ни да, ни нет, сделал укол камфары и приказал одеть больную. Ефим спросил, куда, и заявил: если в роддом, он согласен, если в больницу, пусть сами едут.

Соню отвезли в пятый роддом, на Старо-портофранков-ской, по-новому Комсомольская. Аня поехала с каретой, мужу не разрешили.

Утром Аня вернулась вся в слезах: Соне срочно сделали кесарево сечение, иначе роженица могла умереть. Один ребенок мертвый, другой живет, но прогнозов строить нельзя. Ефим закричал, что они будут отвечать ему за жизнь ребенка и он дойдет до правительства. Со стороны можно было подумать, что кричит малахольный Мишка Режет Кабана, а не нормальный человек.

Ефим весь день сидел на скамейке возле роддома и держал возле себя Оську с Хилькой. В три часа пришла Клава Ивановна, чтобы позвать детей на обед, но Ефим категорически запретил. Клава Ивановна вернулась домой, взяла кастрюлю с супом, казанок с мясом, на гарнир тушеная фасоль, и принесла.

— Кушайте, дети, — заплакал Ефим, — кушайте: одна ваша сестричка уже наелась — ей больше ничего не надо.

Клава Ивановна качала головой и требовала, чтобы Ефим, во имя Сони и троих детей, не распускал свои нервы.