Дворец утопленницы

– Звучит здорово, – совершенно искренне ответила Фрэнки, жалея, что сама не могла похвастаться ни книгоиздателями в роду, ни хотя бы просто живыми родственниками.

– С таким дедушкой я, естественно, выросла среди книг. В том числе ваших. У меня слов нет, чтобы передать, как много для меня значил роман «Когда конец настал». – Глаза Гилли широко распахнулись, влажно заблестели, и Фрэнки поспешно отвела взгляд. – Расскажите, как вы его писали?

– Дело было сто лет назад. Я уже и не помню.

Ложь. На самом деле Фрэнки в подробностях помнила год публикации своего первого романа. Именно тогда ее жизнь началась заново. До того, как она начала писать, в первые годы после войны, после смерти родителей, время словно стояло на месте. Все вокруг ликовали, а она будто сбилась с пути, разучилась двигаться вперед. Годы пролетали точно дни. Один за другим мимо пронеслись почти десять лет, а ей все не верилось, казалось, это шутка, жестокий розыгрыш. Что она успела за эти десять лет? Черкнуть по паре строк в несколько журналов о светской жизни – легкомысленные заметки о треволнениях социального слоя, который теперь если не исчез окончательно, то заметно переменился. Ее будто обокрали, обманули, выпотрошили. Хотелось дать волю гневу, завопить в голос, потребовать, чтобы ей вернули время, растраченное до того бездарно, словно даже война, которой было принесено столько жертв, не научила ее жить по-настоящему.

Об этом она и написала книгу. Выплеснула все мысли, от которых не получалось избавиться, которые крутились в голове, мешая заснуть, – вопросы, сожаления, фантазии о том, как сложилась бы жизнь, будь ее родителям уготована иная судьба. Невыносимо было даже думать, что еще год придется провести в жалкой каморке, служившей ей домом, и именно этот страх заставил ее однажды взять ручку и бумагу, сесть за кухонный стол и начать писать; роман она исторгла из себя целиком всего за одну изнурительную неделю, последнюю точку поставила натруженной до мозолей, красной, трясущейся рукой. В нее будто демон вселился, сжал тисками душу и не отпускал, пока она не вытолкнула наружу все до единого слова, что роились внутри с самого начала войны. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Порой она ловила себя на том, что не помнит, чем занималась мгновение назад. Время ускользало неведомо куда – не то вперед, не то назад, не то и вовсе в сторону.

Закончив рукопись, Фрэнки отправила ее одному редактору, которого Джек как-то мельком помянула в разговоре, – торопливо швырнула конверт в почтовый ящик, не дав себе времени передумать. А через пару недель позвонил Гарольд и завел разговор о публикации.

Фрэнки сама удивилась, поняв, насколько ей подходит писательская жизнь. Она всегда, даже в детстве, отличалась серьезностью, и что-то в этой работе, в уединении, которое она подразумевала, в дисциплине, которой требовала – хочешь не хочешь, а надо день за днем усаживать себя за стол, даже если рассудок восстает против долгих часов наедине с листом бумаги, – дарило настоящий покой. Поэтому, обнаружив, что второй роман дается ей куда тяжелее первого, она не слишком огорчилась, увидела в этом не помеху, а испытание на прочность. Третья книга потребовала еще больших усилий, но и тут она не спасовала, убедив себя, что все писатели проходят через подобные трудности, и лишь когда стали появляться рецензии на четвертую, впервые по-настоящему усомнилась в своей стратегии – не останавливаться, работать через силу, даже если слова не идут. Все вокруг твердили, да и сама она верила, что так правильно, но, возможно, лучше было никого не слушать и просто взять паузу? Поискать то утраченное чувство, с которым она писала первый роман, эту настырную необходимость схватить бумагу, ручку и строчить, не смея поднять головы, так, словно иначе вспыхнешь, сгоришь дотла.

– Ну ладно, – лукаво сказала Гилли, – не хотите делиться своей писательской кухней, расскажите хотя бы, о чем будет новая книга.

Фрэнки, еще опутанная воспоминаниями, звякнула чашкой о блюдце.

– Не расскажу.

– Почему? – спросила Гилли, снова надувая губы.

Сказать бы ей, что с этой гримасой она похожа на идиотку.

– Потому что я ни с кем не обсуждаю незаконченные тексты.

– Вот уж неправда.

Фрэнки вздернула брови:

– Прошу прощения?

– Ну, в смысле, я читала, что это не так. Что у вас есть подруга, которой вы всегда показываете черновики.

Фрэнки не сразу нашлась с ответом. За годы писательской карьеры она дала множество интервью, всех не упомнишь, но, хотя ей далеко не впервые бросали в лицо ее же собственные где-то, когда-то сказанные слова, в реплике Гилли что-то смутно настораживало. В который раз за день Фрэнки ошпарило уверенностью, что с этой девушкой она никогда не была знакома, что никто их друг другу не представлял, пусть та и утверждала обратное при первой встрече у моста Риальто.

Не дождавшись ответа, Гилли первой нарушила молчание:

– Или я ошибаюсь?

– Нет, – отозвалась Фрэнки, чувствуя, как нарастает тревога.

– Выходит, кто-то ваши незаконченные тексты все же читает? – подавшись к ней, спросила Гилли.

– Выходит, что так.