Дворец утопленницы

– Хочу, чтобы вы поняли, почему я вам соврала тогда, в день знакомства. Я страшно хотела к вам подойти, но не знала, как это сделать, не выставив себя, ну… безумной фанаткой.

Повисла очередная пауза. Сегодня Гилли, снова одетая в свойственной ей манере, куда больше походила на ту девушку, которой предстала в первый день на рынке Риальто, – короткая юбка чуть задралась, обнажив бедра, когда она неловко поерзала на стуле, – и хотя бы возвращение к привычному образу отчасти успокаивало.

– Каковой вы, надо сказать, и являетесь, – лукаво отозвалась Фрэнки.

Гилли тихонько усмехнулась.

– Как вы оказались в Венеции, Фрэнсис? При первой встрече вы дали понять, что приехали посмотреть город, но я с тех пор немножко лучше вас узнала и сомневаюсь, что это правда.

Прежде чем ответить, Фрэнки долго молчала.

– Мне нужно было на некоторое время сбежать из Лондона.

– Из-за того случая. – Гилли отпила «спритца». – Я читала в газетах.

Выходит, она все это время знала. Фрэнки тоже поднесла бокал к губам, почувствовала, как язык окатило горечью.

– Вот как?

– Писали, что вы после этого взяли и исчезли. Совсем как Агата Кристи[36].

– Чушь собачья, – отмахнулась Фрэнки, втайне довольная таким сравнением.

– А правду говорят, что это все из-за одной рецензии?

Вздрогнув, Фрэнки подняла взгляд:

– Кто говорит?

– Один журналист. Забыла, как его. Писал, что вы в «Савое» сорвались из-за какой-то статьи о вас. – Гилли сделала паузу. – Точнее, рецензии.

Фрэнки смешалась.

– Какая уж теперь разница.

– Подождите, Фрэнсис…

– Нет, не будем об этом. – Не желая обнаруживать свою слабость, она постаралась придать лицу суровое, непреклонное выражение. – Обещайте, что не станете больше спрашивать.

– Хорошо, Фрэнсис, я обещаю. – Гилли собралась было что-то добавить, но умолкла на полуслове.

– Что еще? – с досадой спросила Фрэнки.

– Просто хотела сказать, что не вас первую ругают в газетах. Ругали и Достоевского, и Хемингуэя. Вы знали, что Вирджиния Вульф критики вообще не выносила? Старалась не читать даже того, что писали о других авторах ее времени. Говорила, что ни один писатель не в состоянии оценить современника.

– Допустим, но жила-то она с этим как?

С минуту обе молчали.

– И еще кое-что, – продолжила Гилли.

– Да?

– Бросайте так напряженно думать, иначе эта морщинка с вами останется насовсем. – Не успела Фрэнки опомниться, как девушка прижала пальцы к складочке между ее бровями. – Моя мама бы вас заставила на ночь клеить сюда специальный пластырь, чтобы разгладить кожу.

– Мне мои морщины очень даже по душе.

– И это мне в вас нравится. Это значит, что вам плевать на чужое мнение. – Она посмотрела Фрэнки прямо в глаза. – Так не позволяйте одной несчастной рецензии перевернуть всю вашу жизнь с ног на голову.

Фрэнки вгляделась в ее лицо. Быть может, их пути пересеклись неслучайно? Кто-то ведь должен был вытянуть ее из болота хандры, в котором она так прочно увязла, а это под силу лишь человеку постороннему, не видавшему изнанки ее жизни, незнакомому с ее прошлым. Сколько помнила себя, Фрэнки держалась в тени – так долго, что теперь сомневалась, не разучилась ли трезво оценивать других. Возможно, в поведении Гилли с самого начала не было ничего подозрительного, и все это не более чем домыслы, плод воображения самой Фрэнки. Она осушила бокал и поставила его на стойку, жестом попросив бармена повторить напиток.

– Итак, теперь вы знаете, как я оказалась в Венеции. Ваша очередь. Как вы здесь оказались? Сомневаюсь, что молодые особы вроде вас спят и видят, как бы померзнуть в Венеции зимой, осматривая достопримечательности.

– Да как сказать, – с улыбкой ответила Гилли. – Я люблю путешествовать в низкий сезон.

– Вот уж никогда не поверю. Вы созданы для тепла и солнца, для того чтобы порхать по вечеринкам под руку с каким-нибудь богатым наследником. – Глаза Фрэнки превратились в узкие щелочки. – Сознавайтесь, зачем вы здесь на самом деле? – Она вопросительно вздернула брови, гадая, что за мрачные тайны хранит эта девушка и какой их частью решит поделиться.

Во взгляде Гилли сверкнула искорка.

– Я пишу роман.

Удивляться тут нечему, сказала себе Фрэнки.

– Вот как?

– Даже, скорее, дописываю. Он почти готов.

– Ясно.

Залившись румянцем, Гилли отвела глаза.

– Может, вы могли бы его прочитать? Поделиться мнением?

Вот уж чего Фрэнки хотелось меньше всего на свете. Она терпеть не могла читать авторов, которых знала лично, и никогда не понимала людей, находивших в этом удовольствие. Ее передергивало от одной мысли, что ее роман прочтет Джек, да и кто угодно другой из ее ближайшего окружения. Неделями после публикации очередной книги она терзалась подозрениями: не отыскали ли знакомые какие-нибудь тайные смыслы между строк, не умудрились ли узнать себя в персонажах, у которых вовсе не было прототипов. Это все равно что позволить друзьям прочитать свой личный дневник. Страшно даже вообразить, на какие откровения можно наткнуться в прозе Гилли.