Дворянин из Рыбных лавок

Потом Жако потратил еще изрядно времени, чтобы показать Натану некоторые из своих приемов. После чего, подобрев, вынужден был признать, что этот, как его… старик Дитрих всё же не зря ел свой хлеб в семействе Горлисов. Что касается ножа Дици, то на него Жако смотрел с восторгом и отметил, что эта вещь чрезвычайно ценна не только как память, но и сама по себе. И тут же заказал для Дици новые потайные ножны — у лучшего из знакомых парижских шорников.

Натан как-то поделился с дядей, что мечта его жизни — узнать, отчего случился пожар в его доме, погубивший трех близких людей. Жако ответил серьезно, без обычных шуточек, что это достойная цель. И потому парню не мешает поработать с одним интересным парижским человеком, который способен научить многому, что будет поважней обучения в коммерческом коллеже. Этим педагогом оказался начальник местной полиции Sûreté Эжен Видок. Будучи человеком жестким, колючим — до грубости, — он поначалу категорически отказывался брать юношу на подсобные работы. Видок смягчился, лишь увидев, как быстро и ловко Натан умеет делать зарисовки человеческих лиц и тел (в консервативных Бродах проявлять этот талант ему не дозволялось, а уж в Вильно и заговаривать о чем-то подобном было стыдно). К тому же…

К тому же дело в том, что настал и покатился по Земле страшный 1816 год, Année sans été

[39]. Казалось бы, после войны, только-только закончившейся, не может быть чего-то сильно плохого. Но вот же — случилось. Март-апрель-май — а весна и не думала начинаться, зима продолжалась. И лето, наступившее лишь по календарю, летом не было. Оно, в свою очередь, больше походило на раннюю весну, холодную и сырую. Урожай сгнил, цены на хлеб взлетели до небес, серых и мрачных. Начался голод, особенно жестокий на Островах, в Британии и Ирландии. Но плохо было и в Европе, Франции — в том числе.

Мятежи, разгромленные зернохранилища, погромы помельче. То там, то тут заговоры бонапартистов, убеждавших, что уж при любимом императоре такого быть не могло — он бы что-нибудь придумал, он бы что-нибудь сделал. Мятежи и заговоры подавлялись, зачинщиков казнили, виновных рассовывали по тюрьмам и каторгам. Жизнь стоила всё меньше, бывало — не дороже булки хлеба, любовь оценивалась в четверть булки. Дядюшка Жако теперь уж чаще был не в пекарне, оставляя работу там помощникам, а в лавке — с оружием наготове, не только торгуя, но и охраняя ее. Иногда вместе с Натаном, иногда в очередь с ним. Хлеб стал скверным, поставщики для веса добавляли в муку бог знает что: отруби, опилки и даже истолченный в пыль песок. Из поставщиков дядюшки Жако этим не грешил только старина Рауль. Впрочем, и цену выставлял большую, нежели иные.

Париж, который побогаче других городов, и тот был захлестнут волнами преступности, жестоких грабежей и убийств. Вот в такой ситуации Горлис стал одним из помощников Видока. Из-за владения языками, острого ума, многознания, умения воспроизводить голоса, акценты и делать быстро узнаваемые портреты. В свою очередь, и для юноши сотрудничество с парижской полицией безопасности оказывалось чрезвычайно познавательным и щекочуще опасным. Он изучал нравы жизни преступного мира, особенности работы с ним и внутри него. И, что еще немаловажно, помогая Sûreté

 в работе, Натан вынужден был захаживать (разумеется, исключительно по делу) в некие… м-м-м, скажем так, не вполне серьезные дома. И вот там, наконец-то… Впрочем, нет, об этом, пожалуй, из скромности говорить не станем.

О чем еще нужно сказать, так это о книгах. Горлис обладал счастливейшим даром быстрочтения, причем на всех языках, какие знал. С годами это свойство в нем только развивалось и совершенствовалось. Потому не удивительно, что он любил книги. Долгой дорогою от Брод к Парижу старался их не покупать. Во-первых, потому что весьма тяжелы, во-вторых, поскольку довольно дороги. (Правду сказать, в Риге всё же не удержался, взяв несколько томов Гердера, уж очень ему рекомендовали — и действительно, как оказалось, автор более чем достойный.)

Зато уж, добравшись до Парижа и найдя там пристанище, юноша просто набросился на книги: бывал в кабинетах для чтения, библиотеках и книжных лавках, одна оказалась на улице Тампль, совсем неподалеку от дома. Дядюшка Жако относился к сему увлечению, забиравшему довольно много времени, в лучшем случае нейтрально. А вот тетушка Эстер — горячо поддерживала. Она тоже любила читать. Да и сама, между нами говоря, пописывала — нет, ну не так чтобы сразу книгу. Но регулярный дневник: взяла такую привычку, причем давно, еще когда жила в Пресбурге.