Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Тем не менее историки более молодого поколения критикуют этот образ сословного общества — ностальгический идеальный мир, противопоставленный миру модерному, и представление о времени, в котором довелось жить дворянскому писателю Хобергу, как запоздавшей кульминации на закате феодальной эпохи, оставившей столь сильный отпечаток на старой Европе. Однако подход Бруннера — в силу того, что речь идет об утрате дворянством его суверенной власти, — открывает широкое поле для исследований в большом регионе Европы, простирающемся от Балтийского до Черного моря. В Лифляндии и Эстляндии, Польше, Венгрии, в румынских княжествах и на Украине в течение XVI–XVIII веков сословные по своему устройству общества одно за другим были побеждены и в той или иной степени интегрированы соседями — крупными монархиями: Швецией, Бранденбургом-Пруссией, Саксонией, Габсбургской и Османской империями и Московским царством^{887}

.

С проблемой иного рода мы столкнемся в том случае, если попытаемся приложить к России сделанные в трудах Бруннера выводы о дворянской власти в Европе. Хотя сам Бруннер в работах 1950-х годов решительно отделил идеализированную «старую Европу» от социальной и культурной истории территорий, на которых обитали православные восточные славяне^{888}

, все же не приходится сомневаться, что начиная с XVIII века и у дворян Российской империи существовала своя сельская жизнь, «открытая» культуре «старой Европы». В этом отношении сравнительный метод позволяет утверждать следующее: именно в тот период, когда, согласно О. Бруннеру, в Западной и Центральной Европе дело шло к «закату дворянского мира»^{889}

, в Центральной России из аристократических боярских родов, владевших вотчинами, и военных, обеспеченных поместьями, только начинало постепенно формироваться единое с правовой точки зрения дворянство, с собственной сословной идентичностью и культурой, сознательно ориентированной на традиции «старой Европы». Только в незначительной степени эта трансформация была «естественным» или самостоятельным процессом. Скорее, само государство, отстаивавшее, созвучно реформаторским целям Петра Великого, интересы России в конкурентной борьбе с другими державами, требовало таких преобразований от своих служилых людей благородного происхождения, создав во второй половине XVIII века необходимые предпосылки для успешного протекания этого процесса. Даруя сословные привилегии, государство постепенно включило элиту Московского государства, имевшую в своем распоряжении населенные крестьянами поместья, в европейскую по форме социальную организацию: поместья были уравнены с вотчинами, дворянству была гарантирована монополия на владение заселенными землями; общественный престиж гражданской службы сравнительно с военной был формально повышен, хотя фактически они так и не стали равноценными. Табель о рангах

открыла дворянам карьерные шансы в военной и управленческой областях, а недворянам — возможности получения дворянства; нерусские элиты, хотя и теряли все более свою традиционную самостоятельность, могли, если оказывались лояльными на военной службе или в администрации, на равных условиях интегрироваться в имперскую элиту, где доминировало русское дворянство^{890}. Реформы 1762–1785 годов были нацелены в первую очередь на утверждение государственного присутствия в провинциях, а их реализация шла по пути наполнения новых выборных оплачиваемых должностей в администрации и судах представителями местного дворянства и состоятельных слоев городского населения^{891}. В целом интерес государства в области внутренней безопасности совпадал с заинтересованностью помещиков в нерушимости своих прав на экономическое использование имений и почетное участие в местном управлении. Тем семьям, которые могли себе это позволить, реформы открыли возможности жить даже за пределами обеих столиц в соответствии с дворянским статусом.