Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Вероятно, акцент Карамзина на личном надзоре помещика за своими крестьянами отражал все более распространявшееся в первой половине XIX столетия явление — стремление части помещиков, пользуясь высокой урожайностью черноземных земель, производить хлеб на продажу. Такого рода экономическая деятельность была невозможна для Щербатова, поместья которого находились в Нечерноземье.

Если принять такое объяснение различий в экономических взглядах Щербатова и Карамзина, то политическую позицию последнего можно истолковать иначе, чем это сделал Григорий Александрович Гуковский^{879}, воспринимавший творчество Карамзина как своего рода предвосхищение сентиментального романтизма Василия Андреевича Жуковского. Гуковский полагал, что и для придворного историографа, и для его младшего современника, поэта, было характерно стремление уйти от житейских бурь, удалиться от мира, где господствовало зло, неизбежное и непреодолимое, с точки зрения Карамзина. Такое настроение если и было свойственно Карамзину в эпоху Павла I, уже в период Вестника Европы

сменилось у него серьезной политической программой, отнюдь не сводящейся к подобному бегству от действительности.

Несмотря на свои декларации о лояльности правительству в принципе, Карамзин в Записке о древней и новой России камня на камне не оставляет от текущей экономической политики, определявшейся конкретными правителями — приближенными царя. Другое дело, что конституционным экспериментам Сперанского он противопоставляет не проект каких-либо государственных преобразований, а идеологию, подчеркивающую необходимость создания условий для прогресса торговли, промышленности, сельского хозяйства, развития науки и просвещения — при сохранении существующего политического устройства.

Карамзину казалось, что этот путь, основанный на идее постепенных улучшений, не противоречит филантропической заботе помещика о крестьянах. Последние, трудясь более интенсивно, должны были, по мнению Карамзина, благодарить помещика, позволяющего обогащаться и им самим. Условием осуществления этой программы была добрая воля помещика, в интересах которого было максимально использовать рабочую силу крестьян на барской запашке, оставляя лишь минимум времени, необходимый для поддержания работо- и платежеспособности крестьян, для обработки их собственных участков. Не Карамзина, конечно, следует упрекать в пропаганде чрезмерной эксплуатации. Он, напротив, предполагал, что «благоразумный» помещик будет довольствоваться «десятиною пашни на тягло»^{880}. Однако нельзя не отметить, что пропагандировавшийся Карамзиным образ идеального помещика мог использоваться в качестве средства идеологической манипуляции. Если предположить, что эта исключительная идиллия могла восприниматься как некий проект, который будто бы мог осуществиться в действительности, то нетрудно понять, что функция подобной иллюзии состояла в том, чтобы скрыть то обстоятельство, что интересы помещиков и крестьян — в особенности при барщинном способе хозяйствования — оказывались в противоречии друг с другом. Точно так же и пропагандировавшаяся Карамзиным идея «отеческого» самодержавия, в котором суд осуществляется монархом «по совести» при отказе от принципа верховенства закона и от идеи разделения властей, только и позволяла закрывать глаза на тот факт, что коррупция является неизбежным спутником подобного рода «семейного» образа правления в сколько-нибудь сложном государстве.

Заключение

Разумеется, любые обобщения, сделанные на основе анализа текстов только двух авторов, пусть даже таких выдающихся, как Щербатов и Карамзин, были бы слишком поспешными, если бы мы попытались перейти от различия между индивидуальными авторами к характеристике периодов в истории общественной мысли. Трудно с достаточной степенью уверенности отделить отличительные черты, характеризующие позиции обособленных общественных групп, с которыми эти авторы разделяли общую идеологию, от особенностей культурных периодов, следующих друг за другом в хронологической последовательности. В то же время ясно, что черты рационально-прагматического и сентименталистского стилей мышления можно заметить как у Щербатова, так и у Карамзина. Следовало бы, однако, рассматривать произведения каждого из них в более широком контексте сочинений, созданных в каждый из периодов дворянами, разделявшими приблизительно ту же идеологию с нашими авторами. Понятно, что разрешение подобной задачи выходит за рамки возможностей данной статьи.

Тем не менее на основе наблюдений за текстами Щербатова и Карамзина мы можем выдвинуть некоторые общие соображения, статус которых следует понимать скорее как попытку сформулировать проблему, нежели как готовый ответ на заранее поставленный вопрос.