Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

В написанных Капнистом полных благочестия письмах Господь обещает спасение, направляет жизнь его собственную и его семьи, налагает испытания, но дает и силы, чтобы эти испытания выдержать, вооружиться терпением и скромностью. Капнист взывает к Богу в письмах, когда ему не пишет жена, когда болеют дети, умирают родственники и друзья, случается плохой урожай, длительная тяжба с соседской помещицей Феклой Тарновской решается не в пользу поэта и его братьев, когда торжествуют противники и не находится необходимой протекции. За хорошие новости и сведения он благодарит Господа — иногда формально, а подчас и весьма выразительно. В письмах издалека, во время разлуки с женой, Капнист стремился утешить ее в испытаниях, во время ее беременностей и выпадавшей время от времени на ее долю ответственности за всю семью, хозяйство и поместье, уверяя, что молится за нее. Также и от нее он требовал молиться за него, выражая надежду, что ее сердце наполнено любовью к Богу, к добродетели и к нему^{1075}. Эмоциональные высказывания Капниста по вопросам веры в письмах касались также заботы о спасении души его брата Петра, посвятившего себя начиная с 1780-х годов философии Просвещения. Как представляется, под влиянием Канта Петр Капнист заявил о своем sapere aude, о самостоятельном мышлении, которое все-таки тоже было горацианским, но которое молодой Василий считал несовместимым с христианской верой в Бога: «Ах, брат мой! И когда только освободитесь вы от повелительного желания постичь и познать все вашим собственным разумом? И когда увидите тщету философии?»^{1076}

В адресованных брату пассажах из писем Капниста к жене он демонстративно покоряется воле Господа: «Да будет во всем воля Божия», а также: «Человек предполагает, а Бог располагает»^{1077}.

Как видно из этих, а также и других цитат, Библия безоговорочно принадлежала к образовательному канону. Тем не менее в письмах специфические, свойственные православному человеку признания и высказывания о церкви и ее учении все же отсутствуют, и только по отдельным свидетельствам можно судить, что Капнист придерживался церковных ритуалов, постов и праздников. Последнее давалось ему гораздо проще, когда он был со своей семьей и «всем домом» в малороссийском отечестве, чем во время служебных и частных поездок, среди петербургского, московского или киевского общества^{1078}. Кроме того, задуманное им уже в летах, но так и не осуществленное паломничество в Иерусалим должно было послужить очищению от грехов молодости^{1079}

. В некоторых письмах помещик Капнист выступает патроном своей приходской церкви. Так, в 1791 году он просил киевского протоиерея Леванду прислать в его церковь диакона, известного своим прекрасным голосом, а в 1817 году поэт обращается к расположенному к нему малороссийскому генерал-губернатору Н.Г. Репнину с просьбой освободить от солдатской службы священника Обуховки, записанного в рекруты мещанским обществом Миргорода^{1080}. Можно утверждать наверняка: в исследованиях о культурном «жизненном мире» (Lebenswelt) провинциальных дворян в Российской империи эпохи Просвещения вопрос о значении религиозности, в том числе и о позиции индивида по отношению к православной церкви, должен ставиться для каждого случая в отдельности, а результаты ни в коем случае не могут подвергаться обобщению.

Похвала сельской жизни и критика города

О восхвалении сельской жизни как об одном из горацианских мотивов в творчестве Капниста уже шла речь. Подобно античным поэтам, он стилизовал мирную, уединенную и непритязательную, но свою собственную резиденцию в сельской местности как прибежище размеренного и потому истинного счастья. В его поэзии можно обнаружить также и моральную стилизацию — контраст между похвалой сельской жизни и критикой, обращенной к городу. В переложении эпода Beatus ilk (II) — Похвала сельской жизни —

Капнист, сравнительно с Горацием, даже заострил это противопоставление, передав «negotia» (отрицание «otium», досуга) — понятие, включающее торговлю и разные дела, — как «градский круг»: «Блажен, градским не сжатый кругом, / Кто так, как древни предки мзды, / Заботы чужд и чужд вражды, / Своим в полях наследных плугом / Взвергает тучные бразды»^{1081}. «Ничтожество богатств» (III, 1), достижимое, согласно Горацию, только ценой преодоления страха за его сохранность, выливается в горацианскую похвалу собственному, хотя и скромному, клочку земли: «Почто желать, столбы воздвигнув приворотны, / Чтоб новый вкус мой дом на зависть все одел / И на сокровища променивать заботны / Сабинский малый мой удел?»^{1082} Так же по-горациански восхваляет Капнист жизнь в тиши своего имения среди природы в переложении Оды на счастие Ж.-Б. Руссо^{1083}.