Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Дж. Кип, указывая на смягчение военного судопроизводства после смерти Петра I, задается вопросом: не было ли подобное изменение следствием давления снизу? Он отмечает при этом, что только систематическое исследование судебной практики позволит решить эту проблему^{1275}. Наше исследование показало, что еще в первой половине XVIII века полковые суды Оренбургского корпуса учитывали принадлежность обвиняемого к дворянскому сословию. Судебное законодательство и судебная практика расходились в применении системы наказаний. И инициатива по фактическому игнорированию законодательства исходила от полковых судов, то есть, по выражению Кипа, «снизу».

Систематическое нарушение законодательства судебными учреждениями в отношении дворянства не было новым явлением. Американский историк Валери Кивельсон в своей работе о политической культуре провинциального дворянства отмечает, что и в XVII веке дворяне просто игнорировали законы в тех случаях, когда они противоречили их личным интересам: например, местный воевода и его аппарат привычно одобряли и регистрировали сделки, противоречившие закону. Самодержавие прекрасно функционировало в провинциях в значительной мере потому, делает вывод исследовательница, что сумело предоставить местной дворянской элите автономную сферу деятельности^{1276}. Этот тезис в определенной степени подтверждается и изучением правонарушений служащих дворян Оренбургского корпуса во второй половине XVIII века.

5.

ИСКУССТВО ЖИЗНИ: КУЛЬТУРА, БЫТ И «ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ НРАВЫ»

Елена Нигметовна Марасинова.

«Приключения, в свете бывающие»: Эпизоды повседневной жизни провинциального дворянина второй половины XVIII века

(по Полному собранию законов Российской империи)[199]

«Губерния», «деревня», «усадьба»

Во второй половине XVIII века понятие «провинция» встречалось преимущественно в официальных документах, регламентирующих административное управление так или иначе удаленных от столицы районов, и было лишено какого-либо оценочного оттенка. Так, в законодательных актах речь шла о «провинциальных городах», «провинциях», «городовых провинциальных и надворных судьях» и тому подобном^{1277}. В том же сугубо нейтральном бюрократическом значении воспроизводился термин «провинция» и в источниках личного происхождения. Мемуаристы упоминали «южные», «северные», «бунтующие» провинции, когда касались вопросов регионального деления империи^{1278}.[200]

В то же время язык мемуаров, писем, художественной литературы обнаруживает, что понятие «провинция» в значении особой социальной среды, отличающейся от центра и столицы по образу жизни людей, было малоупотребительным и еще только входило в словарь бытовой речи. В повседневности для определения местности, в той или иной степени удаленной от столицы, значительно чаще использовались такие слова, как «деревня»^{1279},[201] «губерния», «уезд», «имение», «волость», «дача», «хозяйство» и «усадьба» — последняя, в частности, нередко отождествлялась с «садом» или «домом»[202]. Данная лексическая ситуация свидетельствует, что сама дихотомия «центр — провинция» имела особый смысл именно для владельцев загородных усадеб, помещиков, уездного и губернского дворянства. Очевидно, что содержание понятий «провинция», «провинциальный» отличалось от современного и формировалось под воздействием реалий социальной жизни, прежде всего представителей высшего сословия. Условно выделяемый в историографии слой «провинциального дворянства» имеет довольно размытые критерии определения и представляется весьма мобильной по своему составу группой. Уездный дворянин мог отправиться на службу в столицу, а крупный вельможа оказаться в опале в своем имении в Саратовской губернии. Детальное изучение быта, культуры, нравов дворян, так или иначе связанных с периферией или постоянно проживающих в удалении от центра, позволит расширить представление о социальной истории высшего сословия и в целом сделает более объемной картину жизни русского общества второй половины XVIII века.