Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Одновременно основной массив исходящих от престола документов, в том числе и указов, касающихся провинциального дворянства, был рассчитан не просто на провозглашение, но и на непосредственную реализацию и потому включал те или иные механизмы воздействия на подданных, без лояльности которых невозможно результативное осуществление высочайших предписаний. В текстах указов косвенно отразились важнейшие механизмы влияния на мотивационную сферу личности современников, что было особенно важно в условиях слабости и малочисленности административного аппарата. Несмотря на веру в могущество высочайшей воли, воплощенной в указах, власть прекрасно понимала, что нельзя надеяться на автоматическое выполнение всех обнародованных законов. «Законодательные основания долженствуют управлять людьми», — сказано было в Наказе генерал-прокурору при Комиссии о составлении проекта нового Уложения^{1284}.

Будничная жизнь подданных, в том числе и провинциального дворянства, регулировалась указами, учреждениями, уставами, инструкциями, наставлениями, установлениями, регламентами^{1285}. Лавина обрушивающихся на население империи нормативных документов тем не менее не останавливала, а, напротив, иногда провоцировала встречный поток челобитных, прошений и апелляций. Разумеется, стоическая вера в справедливость высшей инстанции в лице монарха усиливала мощное стремление «достучаться» до престола. Екатерина была недалека от истины, когда писала, что «весь город Москва иным не упражнялся, как писанием ко мне писем о таких делах, из коих многие уже давно решены были, либо течением времени сами собою исчезли»^{1286}

. Этот порыв обратиться напрямую к государыне был свойственен не только жителям древней столицы, но и населению всей империи. Императрица вспоминала:

По восшествии моем на престол […] было у меня три секретаря; у каждого из них было по 300 прошений, и того 900. Я старалась, колико возможно, удовольствовать просителей, сама принимала прошения. Но сие вскоре пресеклось, понеже в один праздник, во время шествия […] к обедне, просители пресекли мне путь, став полукружием на колени с письмами. Тут приступили ко мне старшие сенаторы, говоря, что законы запрещают государю самому подавать прошения. Я согласилась на то, чтоб возобновили закон о неподаче самому государю писем^{1287}.

Закон О неподавании прошений Ее Императорскому Величеству, минуя надлежащие присутственные места, и о наказаниях, определенных за преступление указа будет «возобновляться» на протяжении всего правления Екатерины^{1288}

. При этом наказания будут варьироваться в зависимости от чина и статуса «предерзких» челобитчиков: имеющие чин заплатят в качестве штрафа одну треть годового оклада, а крестьяне, отважившиеся обратиться к государыне, отправятся в пожизненную ссылку в Нерчинск^{1289}.

Писать же в «судебные и присутственные места», особенно дворянству, никто не запрещал, и потому канцелярии и департаменты Сената были завалены бумагами с мест и «столь отягчены множественным числом оных, что превосходил[о] силы человеческие все дела решать в надлежащее время»^{1290}. Разбирательства тянулись годами, а иногда и десятилетиями. Екатерина писала:

Сенат слушал апелляционные дела не экстрактами, но самое дело со всеми обстоятельствами, и чтение дела о выгоне города Мосальска занимало […] шесть недель заседания сената. Сенат, хотя посылал указы […] в губернии, но тамо так худо исполняли […], что в пословицу почти вошло говорить: «ждут третьего указа», понеже по первому и по второму не исполняли^{1291}.