Дворик обетованный

А когда я возвращаюсь, ты для меня уже спишь. Ты никуда не ушёл… Я даже слово это не хочу произносить. Ты просто в другой комнате… Ты же говоришь со мной, значит, ты есть. Я тебя так отчётливо слышу, что почти вижу. Вчера, например, ты кашлял из своей комнаты. Ты что, Миша, заболел? Куда смотрит Бог, скажи-но мне? У вас там тоже болеют? Но, слава Богу, не умирают – дважды это сделать нельзя. Знаешь, я сегодня видела Козака. Да, этого антисемита. Ничуть не изменился. Как был сволочью, так и остался. Увидел меня и почтительно так спрашивает: «Берта Соломоновна, здоровеньки булы! Вы ещё живы или вы уже моя галлюцинация?» Миша, представь себе, какая наглость! И если бы он был последним мужчиной в Одессе, я бы не хотела быть даже его галлюцинацией.

Что ещё тебе рассказать, мой дорогой?

Считаю дни до приезда Яшеньки. Осталось немного. Валя наготовит всего вкусненького, я буду ей помогать морально: ноги не хотят ходить, а руки не хотят держать. Ничего не хотят держать… Вернее, держат, но плохо. Старость, мой дорогой, это тебе не сказка… Мы приготовим гефилте фиш. Яшенька очень любит рыбу-фиш. Я помню, как он однажды сказал, когда мы с тобой делали карпа: «Мама, что за ерунду ты придумала: готовится пять часов, съедается за пять минут!»

Вообще, Миша, когда Бог раздавал аппетит, наш Яшенька спал. Накормить его была целая проблема. И хорошо ел он только тогда, когда приходила моя мама и рассказывала ему сказки. Ты помнишь эти сказки? Моя мамочка говорила мне: «Доця, русская мама рассказывает своему рэбёнку русские народные сказки, украинская мама рассказывает украинские народные сказки, африканская мама – африканские… И только одна еврейская мама сидит у колыбели своего вундеркинда и не знает, что рассказать своему рэбёнку. Ты что, думаешь, у евреев нет сказок? Их есть у нас превеликое множество, но все эти сказки уже давно переделаны под русские, украинские и африканские…»

Яшенька сидел, слушал, и, как только раскрывался его ротик, туда тут же попадала порция манной каши.

Мама садилась напротив Яшеньки, повязывала ему полотенце, чтобы он не испачкал рубашечку, закатывала рукава, брала в одну руку тарелочку, в другую – ложечку, и перед Яшенькой оживали все персонажи сказок.

«Яшенька, люба моя, слушай внимательно. В некотором царстве, в еврейском государстве жила-была царица. И звали ее Цецилия. О! Какая это была праведная женщина! Она зажигала свечи на Шабес, она ела только кошер».

Яшенька спрашивал: «Бабушка, а что такое кошер?»

Мама отвечала: «Это то, что евреям можно кушать, Яша». И продолжала: «Она праздновала и Песах, и Рош-а-шану, и она таки имела три сына. Старшего сына звали Мойша, среднего Сруль, а младший был Иоська. И были они все писаные красавцы».

Яшенька спрашивал: «Как папа?»

«Намного краше», – с сарказмом отвечала моя мама внуку.

«Они имели всё, что таки полагалось иметь трём еврейским мальчикам: брис, бар-мицву и пейсы. Бог дал, и мальчики, наконец, стали мужчинами. Пришла пора им делать Хупу. Жениться то есть. Вызывает Цецилия к себе сыновей и говорит им: “Дети мои милые, Мойша, Сруль, ну и ты, Иоська. Возьмите себе по стреле, натяните тугие луки и пустите в разные стороны. Куда стрела упадёт, там мазл вам и будет. Туда и шадхена посылайте”».

Яшенька что-то начинал понимать и спрашивал: «Бабушка, это когда одна стрела упала в болото?»

На этих словах выходил ты, Миша, и спрашивал: «Мамо, не врите рэбёнку: вы хотите сказать, шо если бы стрела еврейского мальчика упала в болото, то Цецилия приняла бы в дом жабу?»

Мама пропускала едкое замечание и продолжала: «Сказала стреляйте – значит, стреляйте! Ваш папа стрелял, и что, разве перед вами жаба? Пустил стрелу Мойша. И упала стрела во двор балагулы Шлёмы. Дочка балагулы была писаная красавица, хоть и небольшого ума. Звали ее Двойра. Она кинулась на шею Мойше, и он тут же на ней женился».

Ты, Миша, не мог не вставить свои пять копеек: «Не, ну это ж надо, какой горячий еврейский парень!»

Мама продолжала: «Пустил стрелу Сруль. И упала стрела на двор ребе Шмулика. И подобрала стрелу дочь ребе Шмулика – Сара. Она была немного хромая и чуточку глухая. Но тоже полюбила Сруля с первого взгляда, и он тут же на ней женился».

Ты, Миша, не унимался: «А у евреев, сынок, второго взгляда практически не бывает…»

Мама, смерив Мишу уничижительным взглядом, вела историю дальше: «Младшему Иоське таки повезло больше всех, ибо его стрела угодила куда?»

Яшенька вскрикивал: «В болото, бабушка!»

«Правильно, люба моя. Подхватила стрелу лягушка. А красоты она была неописуемой. И ума такого же. И знала она про всё на свете, она могла с точностью сказать: КТО, ГДЕ, КОГДА и ЧТО делал».

Ты, Миша, не выдерживал: «Ой! Гевалт! И Иоська тут же на ней женился. Не отставать же ему от братьев, правда, мамо?»

«И повели они жён, чтобы представить их маме Цецилии. Мама Цецилия была женщина прямая, нрав у нее был суровый… Посмотрела она на невесток и говорит: “Хочу испытать вас, невестки. Испеките-ка вы мне к Шабесу халу! Испробую я те халы и скажу, кто из вас самая рукастая”.