Двуявь

Вспомнились рассказы Димона о том, как после Обнуления отказало табельное оружие. Ментам пришлось изгаляться – начальство им выдавало деньги, и каждый покупал себе ствол индивидуально. Причём нельзя было пойти и по очереди затариться на одном и том же складе – любая попытка стандартизации снова приводила к тому, что пушки переставали стрелять. Даже если наряд состоит всего из двух человек, оружие у них должно различаться, а выбирать его нужно не по инструкции, а по собственному разумению. Легализовались оружейные лавки, благо короткоствол в стране выпускался разный – даже вон револьверы стали клепать ещё до Нуля…

– Кондратенко, Гаглоев, – начальственно проквакала рация, – зайдите оба в дежурку. Немедленно.

– Понял, сейчас будем.

Патрульные, переглянувшись, быстро двинулись к зданию. Римма проводила их взглядом и пробормотала:

– Не нравится мне это, предчувствие нехорошее.

И, словно в ответ на её слова, со стороны привокзальной площади показалась группа людей, а низенький мужичонка, шагавший первым, поднял «калаш».

***

– Леди и джентльмены! – жизнерадостно воззвал автоматчик. – Дружно все разворачиваемся и гребём по своим делам! Проводится спецоперация, не исключены случайные жертвы! А вас, госпожа Кузнецова, я попрошу остаться. И ваших спутников – тоже. Руки держать на виду, о подвигах не мечтать. Будьте любезны!

Зеваки испарились мгновенно, будто по волшебству; охранники, наоборот, придвинулись ближе к Римме, хотя за пистолеты хвататься остереглись. Сама же она гадливо поморщилась и сказала:

– Не юродствуй, Толик, в КВН тебя уже не возьмут.

– Не разделаю твоего пессимизма. Пять минут смеха заменяют полкило гречки. А теперь все медленно и печально становимся на колени, руки кладём на затылок и с просветлёнными лицами ждём дальнейший инструкций…

– Не много на себя берёшь, юморист? Думаешь, мой папа похвалит за такое обращение с дочкой?

– Римуля, зая, папа только спасибо скажет! Ты его расстроила по самое «не могу». Сам меня попросил – пожёстче и без соплей. Прикинь, да? А я человек исполнительный, хозяина слушаюсь. Так что имей в виду, будешь выёживаться – ляжешь красивой мордочкой в лужу.

Пока он говорил, его свита, растянувшись полукольцом, взяла на прицел телохранителей Риммы. Разница в оснащении бросалась в глаза – кроме стандартного «калаша», которым вооружился Толик, у новоприбывших был ещё один автомат какой-то иной модели (Марку вспомнилось название «Абакан», но ручаться он бы не стал, поскольку разбирался в вопросе как бульдозерист в балете); наличествовали также два компактных обреза.

И, наконец, последний боец из «группы захвата» держал в одной руке пистолет, а в другой – трёх зелёных «змеек». Последние, очевидно, предназначались охранникам – Римму, несмотря на угрозы, всё же предпочтут поберечь…

Вообще-то «змеек» логичнее было бы метнуть сразу, не тратя время на разговор. Проблема, однако, в том, что на холоде они не так эффективны – замедляются, слегка притормаживают, и у жертвы появляется шанс. Поэтому их сейчас поднесут вплотную и навесят парням на шею…

– А тебе, – обратился к сыщику Толик, – свезло конкретно. Шеф передумал тебя сразу валить, решил пообщаться. Только, дружбан, не дёргайся, я тебя умоляю, иначе – сам понимаешь.

– Слышь, Толян, – спросила Римма, – а если не он, а я дёрнусь? Тогда что сделаешь? Просто из чистого любопытства…

– Так, всё. Закончили базар.

Коротышка перестал улыбаться, и его резиновое лицо превратилось в жутковатую маску, как бывает у злобных клоунов в американских фильмах. Если бы изо рта полезли клыки, заострённые, словно гвозди, Марк, пожалуй, не удивился бы.

Мотоциклистка, чуть склонив голову, смерила автоматчика долгим взглядом, потом кивнула и произнесла:

– Верю, Толик.

Выпростала руки из карманов и опустилась на колени – смиренно, будто монашка. Сцепила пальцы на затылке:

– Так ты хотел?

Но Толик смотрел куда-то мимо неё. Марк машинально проследил его взгляд и увидел на асфальте нечто вроде некрупной луковицы, только цвет у неё был неестественный – иссиня-чёрный, с жирным проблеском.

– Ой, – повинилась Римма, – уронила, растяпа.

Луковица, откатившись, замерла на секунду, а потом вдруг встала вертикально, как неваляшка. Спустя ещё миг она проросла, выбросила тонкие стрелки, и те, поднявшись сантиметров на десять, завибрировали с металлическим звоном.

Пелена дождя вокруг встрепенулась, будто в испуге; мокрые волны разошлись сквозь неё концентрическими кругами. Марку почудилось, что в теле что-то оборвалось, лопнула какая-то нить, скреплявшая все органы воедино, и каждый из них теперь болтается по отдельности – сердце, лёгкие, селезёнка, желудок. Тошнота подступала к горлу, череп звенел как пресловутая консервная банка, а внутри него култыхался мозг, способный сейчас родить лишь одну более или менее осмысленную идею – скорей бы всё это кончилось…

Удивительно, но этот мысленный крик подействовал. Помогло клеймо на ладони – оно ожило, окатило Марка обжигающей болью, и та, словно кипяток, разом вымыла ядовитый звон из сознания, а вслед за этим и сама отступила, растворилась в холодной мороси.