Дыхание

Не имею представления, что именно называется парижским лоском, но Эдик выглядел точно не по-закутски. Он приехал погостить. Около года скрывался от полиции, затем влез в какой-то благотворительный фонд и едва ли не чудом получил гражданство. Мыл посуду в каком-то бистро вместе с арабами и неграми. Теперь у него небольшой бизнес и он предложил приобрести гражданство мне. Он практически его навязывал.

— Ты ведь творческий человек, — заметил он без отечественной издевки. — Ты должен жить там. И ты не должен жить здесь. Что, по-твоему, ждет эту страну? Вспомни, что было. Страна бесноватых идеалистов. Слънчев мрак. При чем каждый негодяй терзался высокими принципами, от чего всем становилось еще хуже. Когда из них выбили эту дурь, логично началась другая. Десять процентов отстрелили, в основном себе подобных, тридцать — посадили, еще десять померли с голодухи, пять покончили с собой, а сколько попало в психушки, никто не знает. Остались самые умные и гибкие. То есть безнадежные. В основном. А также рабы, которых ничем не изменишь. Они родили потомство. Тут процент отсева примерно такой же будет. Только вместо стрельбы их выкосит наркота, СПИД и пьянство. Ну и бандитизм, конечно.

Кто останется? Совершенные подлецы. Да, и не забывай о диктатуре. Она неизбежна. И никто их не избавит — ни Бог, ни царь и не герой. По одной простой причине: они не хотят свободы. И ради этого всего ты…

— Курить есть?

Эдик вынул пачку «Gitanes caporal». То ли заимел привычку, то ли часть антирекламной акции. Черный табак взбодрил, но только первая затяжка.

— Тебе в турагентcтве работать — самое то.

— Я не работаю. Я тружусь.

— И ты, по-твоему, не совок?

— Стал бы совком, куда бы делся. Если б не свалил отсюда. Я мечтаю о революции. Совок не мечтает о революции. Или о той революции, которая без невинных жертв, а таких не бывает. В общем, речь не обо мне.

Вот видел вчера соседку моего брательника. Молодая баба, симпатичная, в принципе. Он ее не трахает, и я понимаю, почему. Она в какой-то замызганной футболке, морщины от пьянства, пьянство от неудовлетворенности, еще немного — и матом заорет… Или русскую-народную-блядную-хороводную. Так херово выглядеть можно только в России. Не скажу, что где-нибудь в Марселе бабы лучше. Просто там все мягче как-то… По-домашнему, что ли. Не висит там пространство над всеми. Никто не акцентирует на этом внимание, истерии нет. А здесь — все на виду. Как будто больше нет никаких оправданий. Они, конечно, есть, их больше чем где-либо, но никому, бля, не придет в голову подумать о них в первую очередь.

Только после смерти, но эта традиция сейчас отмирает.

Я не говорю о шоковом состоянии, в котором тут все бесились в перестройку. Это базовая ситуация… Ну как, ты еще ждешь чего-то? Servando liminum servians![24]

— заключил он. — Остающийся в рабстве по причине пребывания дома.

Краем уха мне удалось тогда уловить, что фраза касается меня, но слово limen Эдик использовал во множественном числе. Стало быть, не один, этот, порог, а пороги всех домов, которые я переступал или еще переступлю, что вселило в его речь гораздо большую убедительность, поскольку говорило о том, что переступать очередной порог бессмысленно. Впрочем, может быть, он имел в виду и не пороги вовсе, а границы, к тому же окончание падежа вызвало во мне некоторые сомнения. Я представил себе огромное количество порогов, микрорайон, город, континент, планету, где нет ни стен, ни дверей, ни крыш, только пороги, за которыми томятся или которые переходят героического вида граждане, упорно и с большим мужеством спрягающие глаголы serveo и servo. Картина получилась настолько потрясающей, что я увлекся ею и пропустил две или три минуты исходящих от Эдика ментально-звуковых вибраций. Когда же нашему вниманию удалось соединиться, он говорил:

— … а если этот идиот на небесах опять уничтожит все лучшее, и Париж, то надо сгореть там, это лучше, чем тухнуть в твоих сибирях, утешаться боговдохновенным мусором… Бог негуманен. Он относится к людям как к животным или траве, ты сам об этом знаешь. Здесь выживают только тараканы.

Задумавшись о чем-то своем, я придал его словам так мало значения, что забыл о них мгновенно. Но что-то вспомнилось сутки спустя, когда мы похмелялись в какой-то хибаре на берегу Байкала. Лучшее…

Саблезубые коты из моего журнальчика придумали бы тысячу страшнейших проклятий на счет этой ереси, но бродя по февральскому льду залива, я пытался убедить себя в обратном и не нашел ни одного убедительного довода против очевидной детали: искусство развивается вопреки христианству, и человек — вопреки человечеству. Что ренессанс не нуждался в инквизиции, а Рим — в Аттиле. Смешение, внутренний рост могли происходить столь же плавно, как и раньше…