Дыхание

Отец шелохнул правой рукой, давая знак к началу.

Он говорил тихо, но очень собранно и ясно. Я чувствовал, как тяжело ему дается этот шепот.

«Оставляю тебе мой разум». «Я принимаю твой разум».

«Оставляю тебе мое дыхание». «Я принимаю твое дыхание». Отец вздрогнул. По прямой морщине к губам пробежала предательская слеза. Я поцеловал его в щеку, стерев слезу своей кожей. Взял его руку в свою, и он смог продолжить. «Оставляю тебе мои жизненные силы». «Я принимаю твои силы, отец». Я встал, поклонился и уходя произнес финальную фразу, вложив в нее всю невыраженную любовь к нему: «Да достигнешь ты высших миров».

Мне было четырнадцать. Отходные, похоронные и поминальные ритуалы — главная обязанность легионных волхвов, первое, чему нас учили, и я старался как мог. Но когда я выходил за дверь, где ждали местные светила медицины и аватар-атташе со свитой, меня пронзила внезапная мысль: разве могут миры, даже высшие, быть окончательным освобождением? Ведь я желал ему свободы навсегда, не на веки вечные, а больше, навылет, насквозь, так, что выразить невозможно. Но что же я сказал ему?

Жизнь отца была кошмаром, кошмаром битвы за идею.

Ради нее он пожертвовал всем. Неужели он вернется?

Да, воины не святы, но среди воинов он был святой — настоящий воин. Ничего ради себя. Отца уважали даже те, кто ненавидел. Он был не знаменосцем — знаменем.

И вот теперь он вернется в этот подлый мир. Жертва была напрасна.

Я вышел в больничный дворик. Черные стволы деревьев, чистый декабрьский снег, приглушенный серостью неба.

Все так просто. Так невыразимо. Только тогда я понял, что плачу.

Похороны были весьма торжественны. Красота этой смерти никого не оставила равнодушным. И траурный бархат, и гром барабанов, и коленопреклонение друзей, проконсул с мраморным лицом — все впечатляло, однако на поминках моментально забыли, что это не свадьба.

Ведь пища и питье, и приятное общество, это всегда праздник, и хватит терзаться. Вечереет, градус растет, моя мать с младшим братом ушли на кухню и забыты, на меня стараются не смотреть, потому что я назло всем серьезен как никогда, друзья батяни, благочестивые советские римляне, глотают пшеничный фалерн и уже затянули свой Harundo strepebat. Salsa, risus, optimi stomachi[25], пока вдруг кто-то из дородных матрон не замечает, что Александр Васильевич все-таки умер и, наверное, сейчас смотрит на нас. Однако замешательство — лишь на минуту. Никакому идиоту не приходит в голову поверить, будто он действительно здесь. Он умер на работе, защищая друзей, он привязался слишком сильно к совершенству идеи, его похоронили как положено герою, и к чему впадать в мировую скорбь? Тупые, но такие здоровые люди.

— Пусть мертвые сами хоронят своих мертвых, — успокоившись, говорю я. — Так Иисус говорил…

Антон вздыхает, роняя голову и глядя за стекло.

— Не советую. Думаешь, мне трудно с говном тебя смешать? Я куплю тебя и продам.

— Это вряд ли.

— Берсерк… Вы все, с вашим Одином… Идиоты. Неуправляемые. Но я найду подход — уверяю тебя.

Антон ухмыляется. Prosthe leon, epitenthe dracon.[26]

Но похоже, все становится серьезным. Он смотрит на меня без всякого выражения на лице, чем выдает свою предельную собранность, высочайший накал чувств. Его начинает нести.

— Ты кто такой, чтобы меня осуждать?.. А? Да, я поднялся на рэкете. А что не рэкет?.. Мы забираем у пчел излишки меда, забираем у коров излишки молока, мы убиваем животных и рубим лес. Причем мы сами забили межу, что для них является излишками, а что нет. Мы считаем себя царями природы и ставим все живое в положение пролетария. Только воспроизводство — и все. Баста! Нет, не из гордости. Потому что жить надо. И если без животных и леса еще можно обойтись, если не жить в Сибирях, то без молока и меда остается только самогон. Ты любишь самогон? Тебе пить его бесполезно, потому что предки увлекались.

Нахлебамшись на три поколенья вперед. Кстати, предки… Богатейшая тема. Давай-ка вспомним, что такое князья и дружины? Местная братва, которая доила всех: деловых, фермеров, ремеслуху, крестьян. А кто дворяне? Потомки дружинников и слуг при князе, то есть — братва. Их поместья — что? Бандитские наделы. Их потомки обучались в Сорбоннах, и там нахватались идей. Вот тебе декабристы, которые возбудили Герцена… Лев Толстой прекрасно понимал эту парадигму. А с монголами кто боролся? Крестьяне?

Братва не хотела отстегивать Орде, вот и собрались на стрелку, ныне ставшую гордостью нации. Вот это и есть особый путь России. Саморегуляция на местах. Кремлин только делает вид. Кремлин — это image.

Калашная рожа в свином ряду. Пришла в палаты новая бригада — быстро набила карманы и легла на дно. Ну и по ситуации — нужную политику проводит. Типа звери мы, чи шо? И отлично. Пускай царь будет ленивым и сытым. Пускай набивает карманы, мы поможем. Оно нам надо, лишние турботы? У Италии, заметь, тот же самый путь. Они с мафией сколько борются? А это ж народ.