Дыхание

Слева возник какой-то пацаненок и крикнул нам, что едут менты и бандиты. Мы направились в сторону кафе в квартале от магазина; сдается, я даже забыл выбросить лом, до такой степени он стал продолжением моего духа. В кафе мы немного передохнули, выпили коньяку и на последние бабки наняли тачку, через час доставившую нас в дикий поселок у самого озера, в дом, где не было ничего, кроме огромного матраца и кучи толстых порножурналов.

Под утро мне приснился тихий сон. Я стоял посреди тесного пространства, где пахло плесенью и типографской краской. Время от времени в кромешной тьме вспыхивали язычки одноразовых зажигалок, выхватывая на миг человеческие лица. Кто-то (или все сразу, или я один) зажег «Зиппо», осветив ряд книжных шкафов, а после бросил лайтер на пол. Вспыхнул пожар.

Горел даже воздух. Все тонуло в ревущем пламени, но вместо запаха гари я почувствовал волну морского ветра. Перед глазами вспыхнуло:

THERE IS NO TIME.

THERE IS NO SPACE.

THERE IS NO MONEY.

WWW.CONSCIOUSNESS.COM/SAMIZDAT.[21]

Это озарение — хо йя! Все стало ясно сразу! Вскочил с дивана и чуть не застонал от острого приступа тоски. Епперный тиятр, я же никогда не сочувствовал маргинальству! Рядом, раскинув ноги, мирно посапывала удовлетворенная разведенка (Шеф исчез вместе со второй подругой, как только мы вышли из машины. Может быть, они спросонья двинули обратно в город). Я вышел на веранду и закурил. И хотя мне давно не в новость самые идиотские сны, ведь ни один из них, даже способный даровать докторскую колбасу и степень какому-нибудь психиатру, не сравнится с теми кошмарами, на которые так долго транслировало себя это «я».

Днем я вернулся с пломбаной дачи сразу на работу.

Сидел, закинув ноги на стол, рассматривал пачку IE и сравнивал ее эффект с кокаином. Нет, разница определенно есть. Самое смешное, что это табак. Но как вырваться из этих ассоциаций? Бросить работу?

Уехать в Берн и мэкнуться со скуки, среди тупых немок и понтующихся россиянок? Можно подзанять у Шафы и купить «БМВ». В васильках, под Гжель. Но зачем? Разве что наблюдения ради, как машина портится раньше меня?

И только не брачевание. Женившись, я почувствую себя безнадежно устаревшим и надежным, как ситцевые трусы.

Нет, не об этом сейчас мои мысли, обычно расцветающие в конторе во второй половине дня. Я живу среди нейлоновых джунглей — черных, белых, разноколорных.

Девушки по-арктически ненавязчивы; ноги возносят их прелестные головки ввысь, прочь от суеты. К четырем PM мои мозги превращаются в ханку. К пяти — у меня на коленях всегда оказывается Наташа.

Она впивается мне в рот и дышит моей отрешенностью.

Краем глаза я слежу за Риной: вдруг я найду намек в ее зеленых очах? Есть женщины, которые живут как будто за рулем кабриолета, летящего по хайвею в пустыне Мохаве. Ни догнать, ни прикоснуться, ни стиснуть своим желанием, полным смыслов. Рина чтит Хемингуея и верит в соллепсизьм. Ее бойфренд — голубоватый бизи с лошадиным фэйсом и в белых штанах.

Они вместе уходят в шесть часов вечера — так, будто показывают fuck всем человекам. Я сижу за своим сверкающим столом и, как правило, листаю какой-нибудь виртуальный роман c самой поганой рецензией — эти, как правило, дивно хороши. В сии вечерние моменты Рина обрывает болтовню об очередном политмаразме и торжественно спрашивает у меня — который час? — а я проглатываю ее ножку, с уважением по частичкам поглощаю бедро и думаю о разном, ибо читаю в сей момент: «Огромные толстые письма, невообразимых размеров». О Париж. Я не хочу в него. Я хочу в Венецию, но что там делать без Рины? Ничто так не возращает к миру, как отсутствие перспектив. Пища возносит меня в облака. Так же, как и Рина.

Отрывает от действительности, от которой нифига не осталось, но которую нужно пройти. Иногда кажется: один неверный шаг — и оторвешься от физического тела. Я, свинцовый саркофаг, говорю об этом. Не сракофаг. В крайнем случае, поганые арктические сигареты.

Но главное не зацикливаться.

Холод — не проблема. Проблема в том, что это последнее подтверждение линейной реальности. Мы в Сибири зимой — значит, холод. Теоретически. А на практике нет сколько-нибудь значащей температуры.

Изменения в климате ощущают, наверное, только бомжи, да и те пока трезвые. Все так, словно тебя пригласили на торжественное чаепитие, и когда ты пришел разодетый и в самом лучшем расположении духа, тебя приставляют к грязному рукомойнику и говорят:

«Ждите». Поток неудержимо хлестал в мою чашку, переливаясь, бурля. Это считалось полнотой жизни и новизной чувств, но то, что лилось, было ржавой водой. Оставался один выход: перевернуть чашку кверху дном. Я сделал это мгновенно, однажды и после многих лет сомнения. А толку? Очень скоро кончился кислород. Я пробовал перестать дышать, просто перекрыть себе трахею и скрыться в себе, но однажды так сдавил себе гланды, что чуть не обделался со страху.