Дыхание грозы

Он говорил так искренне, убежденно, что весь зал молча ловил каждое слово. Впечатляла, видно, и та открытость, смелость, с которой он говорил правду самому Башлыкову, не думая совсем о том, что может быть после. Апейку эта открытость и смелость не удивили, он только думал с похвалой, как хорошо то, что он, Гайлис, говорит в глаза Башлыкову и именно здесь, в эту минуту; видел, как багровел, как сдерживал себя не очень охочий до подобных уроков секретарь. "Слушай, слушай, — невольно думал Апейка. Учись…"

Гайлис легкой походкой сошел в зал, как человек, который сделал то, что должно, сел на свое место, во втором ряду, недалеко от Апейки. Апейка не оглядывался, но чувствовал, что на Гайлиса смотрят с уважением — в зале еще тихо, ни одного возгласа. В тишине этой и послышалось:

— Разрешите мне слово!

К столу шел Зубрич. Вскочил на одну ступеньку, на другую, глянул в зал, однако говорить не спешил. Подождал внимания.

— Я — беспартийный, — обратился он к комиссии. — Но я тоже хочу сказать. Поскольку мнение беспартийной массы, как мне известно, небезразлично для комиссии. Голос мой, как человека непартийного, может быть, и не так много значит, однако я могу тоже внести свою долю для выяснения истины. И, таким образом, по этой хотя бы причине я чувствую обязанность сказать свое слово. — Он повернулся к залу, помолчал минуту и заговорил, отчетливо, сильно: — Я должен сказать открыто, — не буду скрывать, — товарищ Башлыков со мной также не церемонился. Мне, насколько я помню, он также не только не подавал руку, но и, случалось, говорил слова не менее крепкие, чем товарищу Гайлису. Случалось, было такое, скрывать нечего. Я буду говорить открыто. — Он бросил взгляд на Башлыкова, который настороженно следил, к чему все это

Апейка также смотрел с интересом из зала, из первого ряда; правда, с интересом особенным: неприятен и не совсем понятен ему был этот человек, с которым приходилось работать близко уже не один год И подхалим и не подхалим — что-то худшее: противная, какая-то скользкая тварь.

Чего ради он вылез здесь, с каким намерением?

— Я не друг товарищу Башлыкову. Ни он ко мне, ни я к нему не питали особой симпатии Будем говорить открыто.

Но я люблю правду. И вот эта правда заставляет меня не молчать, говорить. Я с товарищем Башлыковым встречался не раз, видел его со стороны, слушал и могу сказать, что знаю товарища Башлыкова неплохо. Знаю как руководителя, знаю как человека, как партийца. Я знаю товарища Башлыкова, — голос Зубрича зазвучал сильнее, приобрел как бы торжественность. — И потому я скажу открыто, не могу согласиться с товарищем Гайлисом. — Зубрич осилил шум в зале. — Не могу! Товарищ Башлыков чрезвычайно энергичный, деловитый руководитель! Очень чуткий к людям. — Он снова преодолел шум. — Да, очень чуткий! Я согласен, что он строгий, требовательный, но он вместе с тем и чуткий. Здесь нет никакого противоречия: его строгая требовательность и есть не что иное, как настоящая чуткость. Деловая. В наше время, когда классовая борьба так обострилась, когда сам закон классовой борьбы требует держаться всегда начеку, бдительно смотреть вокруг, нельзя быть чутким и не быть требовательным. Не понимая этого, нельзя правильно понять товарища Башлыкова. — Тут Зубрич умолк и дальше заговорил уже тише, мягче, однако с той же проникновенностью в голосе: — Я обязан ответить и еще одному оратору.

Вот здесь спрашивали, работал ли товарищ Башлыков в сельском хозяйстве. Мол, знает ли сельское хозяйство. Могу сказать: знает. Как специалист, который часто встречается с ним именно в этой области, говорю: знает. И что еще более важно: знает душу крестьянина, знает, чем он, крестьянин наш, как говорят, дышит! Я могу сказать с полной ответственностью, что партия не ошиблась, прислав такого работника укрепить руководящее партийное ядро! Хороший руководитель, настоящий большевик! Такое мое беспартийное мнение!

Кто-то крикнул: "Правильно!", несколько человек зааплодировали. И Зубрич сошел, как человек, который также честно исполнил свой долг. Снова в зале переговаривались, и тому, кто вышел за ним к столу, пришлось ждать, пока председатель комиссии успокоит зал. Звонкоголосый, решительный, уставясь в зал упорным взглядом, Костик Кудрявец со всем своим пылом ринулся разносить то, что сказал Гайлис, что выкрикивали из зала. Он заявил всем, что принципиально согласен с тем, что говорил товарищ Зубрич; что он вообще не понимает, как можно сомневаться, что товарищ Башлыков больше чем кто другой достоин быть в большевистской партии…