Дыхание грозы

— Переменил? — Парень хмыкнул: — Он потом нарочно показывал стойкость свою! — По-юношески искренне как бы похвалился своей практичностью: — Я ему говорил: надо признать ошибку. Признал бы — и все было бы хорошо. Иначе было бы!

— Значит, он был убежден.

— Убежден не убежден, а если надо, то надо было признать. А он — нет! Все — по-своему, добивался все своей правды! И добился!

Больше Апейка не расспрашивал. И спорить не стал:

чувствовал, что спор бесполезен. Молча, оскальзываясь, шел по кривым улочкам с ямами, меж деревянных кособоких домов с зеленым и черным тесом и ставнями; улочкам, которые были словно сестры юровичским, самой неказистой местечковой глухомани. Как и на юровичских, почти нигде не было тротуаров. Около одного, похожего на другие, скособоченного дома парень открыл калитку, первым зашел во двор.

Апейка невольно заглянул в окно: увидел за темным стеклом лопушистый вазон и свое темное отражение в стекле.

На крыльце потопали, обивая налипшую снежную с грязью мокроту, тщательно вытерли сапоги. Вошли в сени, шагнули в дом.

— Дома Алесь? — звонко и весело спросил парень.

Худощавая, не очень приветливая хозяйка, переставив табуретку у стола, внимательно осмотрела Апейку, как бы решая: стоит или не стоит говорить. Неприязненно ответила:

дома Но парень ее не слушал: он, не спрашивая, раскрыл дверь, вошел в другую комнату.

— Забрался черт знает куда! — все с той же звонкостью упрекнул кого-то другого. — Чуть добрались! Принимай гостей!

Увидев Апейку, Алесь от неожиданности растерялся. Минуту еще сидел за столом, потом спохватился, встал, смущенно пожал руку. Окинул глазами комнату: все ли в порядке. Суетливо подал табуретку, такую же, как в хозяйской комнате, взялся приводить в порядок книги и тетради на столе, пригладил не очень послушный русый чуб.

— Улицы, брат, что катки! Скользишь все время, как кот на льду!.. Что поделываешь? Стихи? — Парень наклонился над столом. — Ага. Русская литература девятнадцатого века.

Учимся, значит! Пра-ви-льно!

Он явно строил из себя бывалого, боевого парня. Алесь не поправлял его и не подлаживался; как бы и не замечал товарища, который будто не хотел ничего понимать. Сев снова за стол, Алесь глянул настороженно на Апейку и уже не подымал глаз. Но, чувствовал Апейка, жил нелегким волнением встречи.

Товарищ его, как ни изображал себя беззаботным, все же скоро сообразил, что Алесю не до его болтовни, бодро объявил:

— Что ж, я свою функцию выполнил.

Он весело пожал руку Алесю, с серьезной сдержанностью простился с Апейкой. Через минуту звонкий, молодецкий голос его донесся из соседней комнаты, стукнули двери…

И когда остались одни, долго объединяло обоих молчание. Апейка смотрел ласково, сочувственно, внимательно: со стороны казалось — Алесь изменился мало. Было в л#це, в фигуре то же юношеское, милое, деликатное и стеснительное, из-за чего не очень и верилось, что это он, застенчивый юноша, так твердо защищал свои убеждения, не отступая перед опасностью. Вот разве только в очертаниях подбородка, щек появилась новая или не замеченная раньше жесткость да и взгляд неприступный, настороженный. Не такой, как там, в поле…

Апейка смотрел и смотрел; Алесь все не поднимал головы: не понять было — или чувствовал себя виновным, или не хотел упреков.

Апейка первый начал:

— Что учишься — хорошо. Молодец…

Он кивнул: принимаю к сведению. Головы все же не поднял. Помолчали снова. Вдруг, как бы вспомнив что-то, Алесь встал, вышел в соседнюю комнату. О чем-то тихо поговорил с хозяйкой. Вернулся. Сел.

— О чем ты там?

— Так… хозяйственные мелочи…

— Не надо ничего.

Он не ответил. Ждал, видно, настороженно разговора о неизбежном, наболевшем и гнетущем.

Апейка спросил:

— Работаешь?

— Пока нет…

— Тоже сняли?..

— Сняли.

Апейка догадался о причине, но спросил, хотел выяснить все.

— Почему?

— Исключили из комсомола — выгнали с работы…

Не скрыл обиды. Быстро глянул на Апейку, встретился горячим взглядом, тут же отвел глаза. Снова сидел, опустив голову

— Как будешь теперь?..

— Работать буду…

— Где?

— Да хоть где. Хоть грузчиком на станции.

Снова глянул горячо, отвел глаза.

— А может, к нам?

— Чего?

— В школу. Учителем.

— Не разрешат. Воспитание детей…

— Я добьюсь.

— Обвинить вас могут…

— За меня не беспокойся!

— Подумаю…

Вошла хозяйка. Внесла бутылку водки. Потом закуску:

немного нарезанной колбасы, тарелку квашеной капусты с огурцами и яркими каплями клкжвинок. Ломтики черного, тонко нарезанного хлеба. Молча коснулись чарками, выпили.

Стали закусывать. Апейку потянуло на разговор: начал рассказывать новости из юровичской жизни. Алесь слушал молча, задумчиво. Не скоро Апейка задел самое чувствительное, болезненное. Осторожно, будто до раны дотронулся, спросил:

— Из-за чего все это?

Алесь поднялся, вышел снова к хозяйке. Снова поговорил о чем-то. Вернулся, налил чарки. Выпили. В доме стукнула дверь, потом — в сенях. За окном прошла хозяйка.

— Любопытная очень… даже чересчур.

Апейка догадался: это — о старухе. Алесь снова молчал, ел медленно, серьезно Выдавил наконец:

— Из-за веры все…

Он как бы иронизировал над собой.

— Какой веры?