Дым

— Она хочет забрать его кровь. Всю до последней капли. А вы ей помогаете. — И Ливия горько добавляет, густо дымя, окруженная пышными горками сажи на неровном полу: — Правильно о вас говорили с самого начала. Вы чудовище, Грендель. А уверяете, что любите его.

Удрученный, растерянный, он молча смотрит на нее. Возможно, в изгибе его шеи есть намек на сомнение или сожаление. С такого расстояния, в этом необычном свете, легко увидеть самые разные чувства в его лице, в позе. Грендель нагибается к игле, торчащей из тощего детского тела, и открывает какой-то клапан; тонкая струйка крови льется в стеклянный пузырек. На всем протяжении этой беседы леди Нэйлор не подавала голоса, сейчас же она поднимается со своего кресла, сжимая в одном кулаке что-то тяжелое и металлическое.

— До чего мелодраматично, Ливия. Но хватит, оставь мистера Гренделя в покое. Ты же на меня злишься, а не на него. — Она делает шаг им навстречу, словно ускоряя их приближение, и приветственно раскрывает руки. — Только потом обязательно расскажите, как вам удалось найти меня. А вообще я очень рада. Мы вместе встретим рассвет нового мира.

Еще двадцать ярдов. Теперь Томас видит все отчетливо: маленький, с двумя короткими стволами пистолет, который искажает гостеприимный жест леди Нэйлор, заставляя ее слегка наклониться вправо; бутыль с черной сажей на столе, словно вот-вот будут наполнены бокалы для финальной трапезы; Грендель, проверяющий кровь в пузырьке — опущенная туда полоска желтой бумаги немедленно синеет. Но прежде всего он видит Маугли, взирающего на своего мучителя с невыносимым выражением, в котором слились надежда, доверие и мольба. От горячки его глаза припухли и неестественно блестят.

— Бумага! Она посинела! — сообщает Грендель баронессе. — Как вы и говорили. Значит, кровь Маугли активна

. Можно отвязать его?

Леди Нэйлор, не оглядываясь, отвечает:

— Чуть позже. Сначала откройте клапан, как я вам показывала.

И все, этого достаточно. При упоминании клапана — будто ребенок есть всего лишь канистра, паровой двигатель, который нужно стравить, — что-то возвращается к Томасу, ощущение безотлагательности и бесповоротности, затерявшееся между жалостью к самому себе и сомнениями. В следующий миг он расталкивает плечами друзей и бежит по изъеденному веками полу, спотыкается, падает, снова вскакивает на ноги.

Томас не воспринимает то, что кричит ему леди Нэйлор, и не знает, следуют ли за ним его друзья; он летит к высокой женщине, пригнув голову и плечи, точно приготовился к атаке. Струи дыма трепещут у него за спиной, словно фалды сюртука.

Ему остается всего шесть или семь шагов, когда он цепляется за что-то ботинком, и раздается выстрел — хлопок двух мокрых ладоней в вязком, мертвом воздухе. Впереди: вскрик, фонтан то ли крови, то ли сажи; серебряный перезвон битого стекла; потом стремительный прилив темноты — это одна за другой, с промежутком в долю секунды, глухо щелкая, гаснут колбочки света над бассейнами.

В Томаса врезается пол и вышибает из его легких весь воздух.

Генерал-ведьмоискатель

Джулиус ведет нас ко входу в городскую канализацию — идти от силы десять минут быстрым шагом. Это каменная плита без всяких опознавательных знаков, прикрывающая колодец в углу грязного двора. Весит она не менее сорока фунтов, но Джулиус, с переломанными конечностями, исхудалый, отодвигает ее в сторону без нашей помощи. Под ней открывается шахта, окружность которой примерно равна обхвату моего живота. В кирпичную стенку ввинчена железная лестница. Я запыхался, спеша вслед за Джулиусом по темным улицам, и теперь жестом велю ему ждать. Он повинуется, но сам не отдыхает, шагая по проулку от стены к стене. Я наблюдаю за ним — за его дергаными движениями, за тем, как далеко назад он поворачивает голову, — и вспоминаю о том, что когда-то он был моим учеником, находился под моим попечением, и мне становится тошно. Мой подручный, Босуэлл, похоже, не настолько чувствителен. Всю дорогу, пока мы шли за нашим проводником, Босуэлл направлял на него и фонарь, и ружье, а теперь первым спускается в колодец: будет поджидать Джулиуса, пока тот лезет по ступеням вниз. Я держу свой кольт в кобуре, за поясом. Мысль о том, что его придется доставать, вызывает у меня ужас.