Дымовая завеса

Глаза пообвыкли в темени, Балакирев увидел, что над распадком плавает пар, лохмотьями оседает на стланике, остатки его вытягиваются в некую невидимую дыру, словно в вентиляционную щель, легкое движение воздуха чувствует кожа, группа уже собралась на дне распадка, остались только Балакирев с Чирьем.

Балакирев заспешил, подтолкнул Чирья — иди быстрее, тот, послушный, попробовал убыстрить шаг, но ноги у него были ватные, непослушные, чужие — и Балакирев с опасением подумал: как бы не пришлось его тащить на себе! В это время группа неожиданно распалась, из нее с лосиным ревом вывалилась глыба, подмяла слабенький стланик.

Послышался крик:

— Сто-ой!

Кричал Галахов. Балакирев подхватил Чирья под руку, потащил за собой.

Ударил выстрел — звук был громче, чем у дробовика, когда стреляют усиленным зарядом, и Мякиш, пытавшийся уйти, упал, крутнулся на земле и выкатился из стланика. В ту же секунду на нем распластались двое лейтенантов. Никак убит Мякиш — стрелял Крутов, он все время держал свой «Макаров» наготове и, главное, промахнуться не мог, иначе какой он чемпион? Сырой дух пробил Балакирева, Чирей тоже задрожал, будто осиновый лист — и его просекло до костей сыростью и страхом, Балакирев держал его крепко, не выпускал. Хоть и не должен был жить Мякиш, но все равно жаль, что его просекла пуля, — Мякиша должен был судить суд, а уж потом… а уж потом он должен получить то, что положено.

Мякиш сырой глыбой лежал на земле.

— Что, убит? — Балакиреву сделалось печально и еще более холодно: на что угрохал человек свою жизнь!

— Нет, товарищ капитан! — объявил один из оперативников, поднимаясь. — И даже не ранен. Мы его малость спеленали, чтоб не дергался.

— Вот хорошо-то, — протянул Балакирев облегченно, его отпустило, холод отпустил, печаль отошла неслышно, — я-то думал, что Крутов стрелял, он-то не промахивается.

— Нет, стреляли мы. Предупредительный выстрел, поверх головы. Он как шок подействовал — не любит гражданин, когда по нему стреляют, — голос у лейтенанта был довольным, и Балакиреву захотелось сказать ему что-нибудь доброе.

Но вместо этого он спросил у Чирья:

— Тебя пеленать будем?

— Я и так никуда не убегу. На мне крови нет.

Когда уже выходили из распадка, карабкались на скользкий, в мокрой полеглой траве голец, с которого они в первый раз наблюдали за «лесными братьями», Балакирев помял онемевшие холодные пальцы (прав Снегирев, не уродится в этом году на Камчатке картошка, слишком мало «положительных температур») и поинтересовался у Крутова:

— А механика Снегирева случайно не взяли, не знаешь?

Хотя откуда мог знать это Крутов? Была только зеленая ракета, и все, вот вскарабкаются на гребень сопки, остановятся на каменном голье и по рации попробуют связаться с Серебряковым — тогда и узнают: взят изобретатель-рационализатор или нет?

Но Крутов ответил неожиданно твердо:

— Взяли.

— Точно знаешь?

— Точно. А что тебя так волнует, Петрович? Это уж пусть самого Снегирева волнует, не тебя.

— Да вопросик один хочу задать нашему Кулибину: зачем он тогда приходил к нам? Когда фотографию опознавал. Интересный для меня этот вопрос. Есть на него несколько ответов, но правильный только один.

Перед каменной макушкой сопки, перед самым гольем, имелась ровная площадка, площадка врезалась в угрюмый проран, а проран уже выводил на самую вершину — группа вытянулась в цепочку, первый не был виден последнему, да и не надо это было. Людей связывала некая невидимая нить, по которой шел живой теплый ток. И если завтра, допустим, Крутов, окажется в тысяче километров отсюда, а Галахов в семи тысячах километров, Балакирев все равно будет ощущать их, знать, что они делают в ту или иную минуту, чем дышат, в чем сокрыта их боль. Нет пока названия у этой связи, наука еще не придумала, но сама связь есть.

А может, и придумала название, но только Балакирев его не знает. Капитану было хорошо, тепло, он делал свое дело — делал, как умел. А уж оценку ему дадут другие — это не балакиревская забота. Только вот устал он что-то, очень устал, шрам опять начинает отмокать, зудеть, перед глазами ползает что-то черное, холодное. Надо проситься в отпуск. А дальше видно будет, что делать, как и чем жить…

На макушке сопки сделали остановку, по рации связались с группой Серебрякова — внизу, в распадке, мешали гольцы, для связи надо выходить только на открытое место, — спросили: не было ли со связниками Снегирева? Крутов оказался прав — взяли Снегирева. Ну, Крутов, ну, ясновидец — наш пострел везде поспел! Балакирев покосился на него и проговорил в микрофон рации:

— Связь окончена!

Очень ему хотелось сейчас задать несколько вопросов Снегиреву, очень. И именно сейчас…

Балакирев услышал далекий задавленный звук дождя — словно бы на Камчатку наваливался очередной ливень, пронизывающий и затяжной, помрачнел, умолк окончательно и до самого поселка уже не проронил ни одного слова.