Дж. Д. Сэлинджер

– Письма пишешь? – спросил он. – Господи боже, ну у тебя тут и жуть. – Он всегда предпочитал входить в комнаты, когда горел верхний свет.

X развернулся на стуле и пригласил войти – только осторожно, чтобы не наступить на пса.

– На чего?

– На Олвина. Он прямо у тебя под ногой, Клей. Включил бы, на хрен, этот свет, а?

Клей ощупью нашел выключатель, щелкнул, затем шагнул через всю крохотную комнатенку, подобающую прислуге, и сел на койку лицом к хозяину. С кирпично-рыжих волос его, только что причесанных, еще капало: воды для пристойного ухода за собой ему требовалось изрядно. Из правого нагрудного кармана тускло-оливковой форменной рубашки знакомо торчала расческа с перьевым зажимом. Над левым карманом он носил знак пехотинца за участие в боевых действиях (хотя, говоря строго, ему не полагалось), нашивку за службу в Европе с пятью бронзовыми звездами (вместо одной серебряной, которая приравнивалась к пяти бронзовым) и нашивку за службу до Пёрл-Харбора[81]. Он тяжко вздохнул и произнес:

– Боже всемогущий. – Фраза ничего не означала; это же армия. Из кармашка Клей достал пачку сигарет, выколотил одну, убрал пачку и снова застегнул клапан. Куря, он бессмысленно озирал комнату. Наконец взгляд его остановился на радиоприемнике. – Эй, – сказал он. – Там по радио через пару минут зашибенская передача будет. Боб Хоуп[82] и все остальные.

X, распечатав свежую пачку сигарет, ответил, что радио недавно выключил.

Нимало не огорчившись, Клей стал смотреть, как X пытается прикурить.

– Иисусе, – произнес он, увлеченный зритель, – видел бы ты свои руки, черт возьми. Ну тебя и колотит. Ты в курсе?

X поджег сигарету, кивнул и сказал, что у Клея хороший глаз на детали.

– Ну еще б. Я чуть в обморок не грохнулся, когда тебя в госпитале увидал. Ты же был вылитый трупак. Не в курсе, сколько сбросил? Сколько фунтов? Нет?

– Не знаю. Что тебе писали, пока меня не было? От Лоретты было что-нибудь?

Лореттой звали девушку Клея. Они намеревались пожениться, как только выпадет случай. Она писала ему сравнительно регулярно из тех эмпирей, где был рай для тройных восклицательных знаков и небрежных наблюдений. Всю войну Клей читал X письма Лоретты вслух, сколь интимны бы те ни были – вообще-то чем интимнее, тем лучше. У него вошло в привычку после каждой такой декламации просить X набросать черновик ответного письма или же написать его целиком – или вставить несколько внушительных слов по-французски или по-немецки.

– Ага, вчера получил. В комнате у меня внизу. Потом покажу, – вяло ответил Клей. Он выпрямился на краю койки, придержал дыхание и рыгнул продолжительно и раскатисто. Не вполне удовольствовавшись достижением, снова расслабился. – У нее братец к чертям с флота списывается из-за бедра, – сказал он. – Бедро у него, паразита. – Он снова выпрямился и попытался рыгнуть снова, но результат вышел еще бледнее. В лице Клея зажглась настороженность. – Эй. Скажу, а то забуду. Нам завтра вставать в пять и киселять в Гамбург, что ли. Забирать куртки Эйзенхауэра для всей части.

X, неприязненно глядя на него, сообщил, что куртки Эйзенхауэра ему не требуется.

Клей вроде как удивился, чуть ли не обиделся:

– Ой, да они хорошие! Отлично смотрятся. Чего ты?

– Ничего. За каким чертом нам подниматься в пять? Война закончилась, елки-палки.

– Не знаю – надо вернуться до обеда. Там новые бланки ввели, их до обеда заполнить надо… Я у Буллинга спрашивал, нельзя ли их заполнить сегодня вечером, – у него ж эти чертовы бланки лежат уже на столе. А ему, сукину сыну, конверты пока распечатывать неохота.

Они посидели некоторое время, ненавидя Буллинга.

Вдруг Клей взглянул на X с новым – обострившимся – интересом.

– Эй, – сказал он. – А ты знаешь, что у тебя пол-лица скачет по всей комнате?

X ответил, что ему это известно, и прикрыл тик ладонью.

Клей некоторое время пристально смотрел на него, затем сказал – довольно живо, словно сообщал исключительно хорошую весть:

– Я написал Лоретте, что у тебя нервный срыв.

– О?

– Ну ее такие штуки до чертиков интересуют. На психологии специализируется. – Клей растянулся на койке – не сняв ботинки. – Знаешь, чего сказала? Говорит, нервных срывов ни у кого не бывает только от войны какой-нибудь. Ты, говорит, наверно, всю свою жизнь был чертовски нестабильный.

X прикрыл глаза козырьком ладоней – свет над койкой вроде бы слепил его – и сказал, что Лореттина способность к постижению всегда радует душу.

Клей глянул на него.

– Слушай, паразит, – сказал он. – Да она психологии знает побольше тебя.

– Как ты считаешь, ты не мог бы себя преодолеть и убрать свои вонючие ноги с моей койки? – спросил X.

Клей оставил ноги на месте на те несколько секунд, что требовались для формулировки «будет-он-мне-указывать-куда-складывать-ноги», затем сбросил их на пол и сел.