Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Во-первых, в поэме Сигурд поначалу не произносит свое имя, а отвечает загадками, называя себя сыном без матери и без отца. Толкин вкладывает в это поведение совершенно иной мотив, поясняя: «Разговаривать с драконами нужно именно так… Никакой дракон не устоит перед соблазном поговорить загадками». Сигурд же руководствовался тем, что Фафнир стоял на пороге смерти, а «в древние времена верили, что слова умирающего могущественны, если он проклинает своего недруга, называя его по имени». Впрочем, дальше в поэме, как это часто бывает, вся логика рушится: Сигурд почти сразу все же разглашает свое имя и выясняется, что Фафнир о нем и так все знает. Поэтому Толкин взял на заметку начало беседы, а продолжение опустил. Вторую идею он заимствовал из злокозненной и успешной попытки Фафнира посеять раздор между своими убийцами. Фафнир дает Сигурду непрошеный совет: «Дам тебе, Сигурд, совет, — прими его: вспять возвратись ты. <…> Предан я Регином, предаст и тебя он, погибнем мы оба…» Смог тоже советует хоббиту не водиться с гномами, и Бильбо (с меньшим основанием, чем Сигурд) на какой-то момент поддается его чарам. Третий заимствованный эпизод происходит уже после смерти дракона. Сигурд, отведав драконьей крови, начинает понимать птичью речь и слышит, что говорят синицы: Регин и впрямь намерен его предать. В «Хоббите» дрозд понимает человеческую речь, а не наоборот, и его вмешательство гибельно для дракона, а не для гномов. Можно лишь сказать, что Толкин был хорошо знаком с единственной известной беседой человека с драконом, описанной в древней литературе, и восхищался впечатлением, которое производит холодный, коварный, сверхчеловеческий интеллект — «деспотичная натура», выражаясь современным языком Толкина. Однако, как это часто бывает, заимствуя идеи, он понимал, что может их усовершенствовать.

Значительная часть таких усовершенствований связана с использованием в «Хоббите» анахронизмов, которые так часто помогают создать два совершенно разных речевых стиля. Сначала Смог говорит не так, как Беорн, Торин, король эльфов Трандуил или другие персонажи, представляющие героический мир. Он говорит как англичанин ХХ века, но, очевидно, принадлежащий к высшему обществу, а вовсе не к буржуазии. Его основная речевая характеристика — своего рода изысканная вежливость, даже велеречивость, — разумеется, совершенно неискренняя (как это часто бывает у англичан из высшего общества), но коварная, которой сложно противостоять. «Оказывается, ты знаешь мое имя, — говорит Смог с оттенком суровости (фамильярность^[25]

выдает представителя низших слоев общества, который с первой встречи начинает держать себя с собеседником запанибрата), — но что-то я не припоминаю твоего запаха!» Ни дать ни взять полковник в вагоне поезда, к которому обратился человек, толком ему не представленный, — так и сочится ледяной надменностью. Он продолжает с характерной смесью резкости и наигранного почтения, рассчитанного на то, чтобы оскорбить собеседника: «Можно ли спросить

, кто ты и откуда сюда явился?» (курсив мой). Бильбо пускается в пространные объяснения, стремясь запутать дракона своими загадками, но в своем следующем монологе Смог и сам снижает стиль до фамильярно-разговорного: «Не отпирайся!» (то есть «Не пытайся меня одурачить!»). «С такими друзьями ты плохо кончишь» (слово «друзья», разумеется, чистой воды сарказм). «Я не буду возражать

, если ты им это передашь» (курсив снова мой: Смог по-прежнему говорит непринужденно, но в этой нарочитой скромности явно сквозит презрение). Излучая уверенность, он пересыпает свою речь восклицаниями: «Ха-ха-ха! <…> Святая простота!» — и с издевательской учтивостью выдает новую порцию витиеватых фраз: «В таком случае, возможно, вы не напрасно потратили время. <…> А ты никогда не задумывался…?» Его слова не имеют ничего общего с речью Фафнира, или Сигурда, или любого другого персонажа эпоса или саги, но убедительно рисуют образ дракона: они звучат угрожающе, но холодно и ужасающе правдоподобно. Неудивительно, что Бильбо «стало очень неуютно».

Но Смог умеет общаться не только так. Когда Бильбо наконец упоминает о героическом поводе для визита к дракону — о Мести (хоббит и сам на протяжении всей этой беседы говорит в гораздо более возвышенном регистре, чем ему свойственно), Смог переходит на самый архаичный и героический язык, который только звучал в «Хоббите» до сих пор. «Его народ я пожрал, как волк овец, а где сыновья его сыновей? Они и близко не смеют подойти. <…> Моя броня вдесятеро крепче щитов, мои зубы — мечи, когти — копья, удар хвоста подобен удару молнии». Его речь становится практически ветхозаветной, и автор вторит ему в своем описании дракона.