Как мы теперь знаем, до написания «Хоббита» Толкин уже больше двух десятилетий занимался созданием эльфийской мифологии, записав ряд историй, из которых потом сложилась книга «Сильмариллион» и гораздо более подробный многотомник «История Средиземья». Однако в 1937 году он приводил лишь скупые сведения об истории эльфов, упоминая о ней в главе 3 в связи с Элрондом, другом «людей, у которых в предках числились эльфы и открыватели Севера», в главе 12, говоря про «язык эльфов, которому [люди] научились в эпоху, когда мир был несказанно прекрасен», и больше всего в длинном абзаце в главе 8, где идет речь о лесных, высших, солнечных, морских и подземных эльфах[23]
.На создание образа лесных эльфов для «Хоббита» Толкина вдохновил один-единственный отрывок из среднеанглийской поэмы «Сэр Орфео», которую он перевел на современный английский язык много позже, в 1975 году. В этой поэме есть известные строки, в которых король Орфео, скитаясь в одиночестве и душевной боли по диким местам после того, как его жену похитил король фэйери (поэма представляет собой сильно измененный пересказ классического мифа об Орфее и Эвридике), видит, как фэйери выезжают на охоту. В переводе Толкина этот отрывок выглядит так:
There often by him would he see,
when noon was hot on leaf and tree,
the king of Faerie with his rout
came hunting in the woods about
with blowing far and crying dim,
and barking hounds that were with him;
yet never a beast they took nor slew,
and where they went he never knew
[24].Первым признаком наличия в Черном Лесу эльфов стал мчащийся олень — он врезался в отряд гномов, когда те переправлялись через заколдованный ручей в главе 8 «Хоббита». Когда олень перемахнул через поток и упал, сраженный стрелой Торина, «до них донеслись
Орфео воспринимает охоту смутно (dim), поскольку не понимает, находится ли он в том же мире, что и фэйери, которые преследуют зверя, но никогда его не добывают. Для гномов эта «смутность» или «приглушенность» имеет более приземленный смысл — они ведь находятся в Черном Лесу, где все плохо видно и даже плохо слышно. Но суть и там и там одна: могущественный король едет по своим королевским делам в мире, который навечно закрыт для посторонних и вторгающихся в чужие владения.
Толкин существенно дополнил эту историю сведениями из своей собственной мифологии (такими как подземная крепость) и из народных сказок о феях (фэйери), которые при появлении чужаков сразу же исчезают, но в целом действовал тем же методом, что и в случаях с загадками, Беорном, именами гномов и названиями мест: брал фрагменты древней литературы, раскрывал заложенные в них прозрачные намеки на дополнительный смысл и составлял связный и последовательный рассказ (то, что авторы старинных поэм то ли не сумели, то ли не удосужились сделать).
В «Хоббите» есть еще одно очевидное заимствование из древней героической поэзии — это беседа Бильбо со Смогом, где Толкин особенно явно использует анахронизм, играя на противопоставлении старого и нового. На вкус Толкина, в древней литературе было слишком мало драконов — по его подсчетам, всего три: Mi?gar?sorm, или Мировой Змей, который должен был уничтожить бога Тора, когда наступит Рагнарёк, конец света в древнескандинавской мифологии; дракон, с которым сражался Беовульф и которого он убил ценой собственной жизни; и Фафнир, павший от руки древнескандинавского героя Сигурда. Первый из них был чересчур огромен и мифичен для истории, рассказанной в человеческих масштабах. У второго были кое-какие интересные элементы, но он остался безгласным и не имел явно выраженного характера (хотя Толкин заимствовал из «Беовульфа» сюжет о том, как вор крадет чашу, а потом возвращается с товарищами втринадцатером). Однако по большей части Толкину оставался только третий дракон, Фафнир. В поэме «Fafnismal», или «Речи Фафнира», из «Старшей Эдды» Сигурд поражает дракона снизу, из ямы, над которой тот проползает, — возможно, это и есть один из тех «колющих и режущих ударов, ударов снизу, сбоку и сверху», о которых вспоминают гномы, обсуждая в главе 12, «как убивали драконов в жизни и в сказках». Однако Фафнир умер не сразу. Он еще двадцать две строфы беседовал с героем, и Толкин немало почерпнул из их разговора.