Джайв с манекеном

Я очнулась в ванной, под струями воды, жалкая, истерзанная, напуганная. Тело болело, словно перемолотое в мясорубке. Скула, куда ударил Змей, противно ныла. Я остервенело терла себя мочалкой, желая избавиться от его запаха, резкого и мускусного. Вода все лилась и лилась, а в голове вертелась недавно услышанная песня, за которую я цеплялась, как утопающий за соломинку.

Je tombe en défaillance

Vienne ma délivrance

Me dis quand même qu’au fond de ma peine

Survit coeur couleur vermeille…

Я падаю в обморок, в забвение…

Приходит моё отречение…

Но говорю, что в глубине наказания опасного

Выживает цветное сердце ярко-красное…

(Mylene Farmer “Bleu Noir”)

И, хотя в то бы никто не поверил, и больше всех я сама, лежа по горло в воде, схватившись за что-то обыденное, как вода, музыка и боль, я поняла, что победила, не смотря ни на что.

Медленно, словно старуха, я выползла из ванной, истекая каплями воды, как кровью. Волосы были мокрыми и падали на лицо тяжелой, потемневшей сетью. В ванной не было никакой одежды, пришлось завернуться в полотенце, слишком короткое для такой миссии. За окном занимался рассвет.

Как там говорила киношная Наденька? Новогодняя ночь кончилась. А значит, все вернется на круги своя? Так? Или не так?

Не так.

Змей стоял в коридоре и грыз яблоко, не удосужившись толком одеться. На нем были лишь брюки. Заросший волосами живот, слегка раздавшийся, пересекал уродливый шрам. Когда я наткнулась взглядом на его рваные края, меня замутило. Обойдя Змея как неодушевленный предмет, я, стискивая полотенце-тогу, пошла в комнату.

Мои вещи лежали на полу. Джинсы, майка, свитер. Рядом разорванные трусики. Как хорошо, что мокрые волосы падают на глаза.

Я знала, что он смотрит. Чувствуя его взгляд кожей, я подняла джинсы и майку, сбросила полотенце и стала одеваться. В конце концов, когда-то я была актрисой. Сколько раз мне приходилось раздеваться и одеваться рядом с мужчинами? Не сосчитать…

Горловина майки скользнула по мокрым волосам. Я поискала бы бюстгальтер, но на это нет времени. В голове мелькнул отрывок забытой роли, где я играла несчастную сумасшедшую девушку, потерявшую самых близких людей.

…Я подарила бы вам фиалки, но все они завяли, когда умер мой отец. Говорят, он умер хорошо…

Свитер. Слой за слоем. Я – куколка. Когда все закончится, стану бабочкой и улечу далеко-далеко. Я слышала, что есть бабочки, которые подобно птицам, летят в теплые края. Москва – ошибка. В следующий раз я полечу туда, где всегда светит солнце.

– Успокоилась? – насмешливо спрашивает Змей, но в его голосе нет прежней уверенности. Я не отвечаю, включаю фен и сушу волосы, обыденное действие, совершаемое почти ежедневно.

Не дождавшись ответа, он уходит. Дверь ванной хлопает. Неужели он решил принять душ? Логичное занятие после занятий любовью, но мы не любовники. Я закрываю глаза и жду. Я слышу журчание, а потом унитаз рычит, смывая мочу. Фен урчит над ухом сытым ласковым тигром. Когда я ловлю свой взгляд в зеркале, мне на мгновение становится страшно.

Змей выходит из ванной, не спеша надевает рубашку, чертыхается, потому что на ней отсутствует половина пуговиц, натягивает пиджак. Горящая на потолке лампочка отражается в его лысине. Я слежу за его движениями и понимаю, что он не хочет встречаться со мной взглядом.

– Как тебя зовут? – хриплым голосом спрашиваю я. Он вздрагивает, чуть заметно, но все же…

– Не твое дело. Если ты готова – пошли.

Я выключаю фен и поднимаюсь с пуфика. Не глядя, он подает мне шубу, и лишь потом, спохватившись, небрежно швыряет ее мне на руки, не помогая одеться. Я молча надеваю шубу, натягиваю сапоги, беру сумку. Змей открывает дверь и пропускает меня вперед, отнимает ключи и запирает двери. Кабина лифта мчится откуда-то сверху, громыхая, словно вертикальный поезд. Ее двери открываются, и мы заходим внутрь. Змей нажимает кнопку первого этажа и возвращает мне ключи.

– Я с тебя глаз не спущу, – вкрадчиво говорит он голосом лгуна. Я не отвечаю и не смотрю в его сторону. Вместо этого разглядываю закрытые створки дверей. Этажи проносятся тусклыми всполохами.

Я не хочу поворачиваться к Змею, не хочу встречаться с ним взглядом. Если он увидит мои глаза, то догадается, как догадалась я. Я поняла: Змей поверил в то, что у меня нет пяти миллионов.

Если он посмотрит мне в глаза, то поймет, что я его убью.

По дороге обратно Змей иногда косился, точно проверяя, не сбежала ли я. Это совершенно не придавало спокойствия. Иногда, поймав в стекле его взгляд, я думала: сейчас он ударит по моей шее ребром ладони и выбросит труп по дороге. Сколько пройдет времени, прежде чем скучающий водитель обратит внимание на холмик снега, из которого будут торчать скрюченные пальцы?