Джек-потрошитель с Крещатика

«…прямо на древе появился владыка, Хозяин здешних мест».

Под ворохом бесчисленных безумных легенд «зеленки», как под ворохом гнилой позапрошлогодней листвы, пряталось нечто важное и живое.

Нечто или Некто…

Помянутое экскурсоводшей чудо-чудное произошло здесь в 1113 году— и было не новомодным городским фольклором, а старым преданием.

Маша встала, отряхнула джинсовую попу, поправила рюкзак, попрощалась взглядом с Николаевской церковью-ротондой, скользнула взглядом по объявлению у церкви: «22-го на храмовый праздник…», вышла к дороге и пошла вверх по Днепровскому — бывшему Николаевскому спуску.

Слева лежал парк Славы, могила Неизвестного Солдата с вечным огнем. И задумчивый бронзовый Леонид Быков глядел вдаль, вспоминая павших.

Во Вторую мировую войну на Аскольдовой могиле снова устроили кладбище для погибших при освобождении Киева, позже их останки перенесли в парк Славы, где киевляне отмечали 9 Мая. Вот и связь между Провальем и днем Победы?

Но какое это имеет отношение к проклятию картины? К беспробудному Катиному сну и ее собственной утраченной силе воскрешения?

«Там было еще что-то!.. какая-то мелочь» — напомнила Машина цепкая память.

«9 мая, ст».

Что значит «ст.»?

Маша взобралась на спуск и взошла на маленький мостик, огляделась вокруг и внезапно узрела ответ.

«ст.» — это старый стиль!

9 мая по старому стилю — это 22-е число. Вот почему на картине так много листвы!

Но главное, 22 мая — это праздник святого Николая — Никола Вешний.

Город буквально сунул ей подсказку под нос — 22 мая храмовый праздник старейшей церкви святого Николая на Аскольдовой могиле, в Провалье!

И костюмированная экскурсоводша с косой несла не такую уж глупую ересь…

У этих мест действительно был владыка, ХОЗЯИН!

Святой Николай!!!

Ответ лежал вокруг Маши — куда ни глянь, хоть влево, хоть вправо.

Под мостом по спуску мчались машины. Мост вибрировал у нее под ногами — было страшно и головокружительно. И отсюда, с моста, открывался столь же головокружительный вид — Днепр лежал прямо в ногах Киевицы, как змея, свернувшаяся у кроссовок своей повелительницы, а за ним, словно в чаше, разлеглись Левый берег, мост Метро, линия метро и странноватое сооружение новой церкви.

Но некогда Днепр перечеркивал здесь другой — Николаевский цепной мост, а за ним на Левом берегу лежала Никольская слобода с еще одной церковью св. Николая, в которой обвенчались Ахматова и Гумилев. Слобода тоже принадлежала Николаевскому монастырю. Как и Николаевский спуск, по которому Маша поднялась на гору к площади Славы, как и сама площадь Славы.

Разрастаясь, посеянный на могиле убитого Аскольда, Николаевский монастырь вылез из урочища Провалля, вскарабкался на гору, где стоял когда-то массивный как крепость храм «Большой Николай».

Николаевская кладбищенская церковь в Аскольдовой могиле, «Большой Николай», Николаевский спуск. Николаевский мост, часовня св. Николая у моста, Николаевская слобода с Николаевской церковью…

Город в Городе. Целый град св Николая, выросший из одной маленькой церквушки в Провалле, забравшийся на гору, перебравшийся на Левый берег…

Туда, где прямо напротив Провалля, на Левом берегу, змея Днепра огибала Труханов остров и хвост «змеи» превращался в залив Черторой, — место где роились черти! — омывавший левобережную Лысую гору.

Вот тебе и связь «зеленки» с Лысой горой!

Стоило ли так отмахиваться от городских баек?

Разве сама она не отмечала закономерность — нередко в самых абсурдных на первый взгляд легендах и мифах прячется давно забытая правда.

Забытая, зарытая, приговоренная к казни, расстрелянная истина!

Киевица застыла на маленьком мостике.

Как аэроплан-этажерка легкий мостик парил над бывшим Николаевским спуском, над горой, над широким Днепром, над Правым и Левым градом.

Ветер трепал Машины рыжие волосы, весна пахла свежестью, тревогой и жаждой нежности, мечтами и непобедимостью жизни, непогрешимостью вечности, природы, возрождающейся вновь и вновь, словно змея Уроборос, кусающая собственный хвост.

Весна словно пронзила ее. В животе заурчал пчелиный рой. Ковалева положила руки на живот привычным и уже забытым движением, отправленным в кладовую памяти после рождения сына, — внутри нее рождалось нечто необычное, новое.

Ее живот словно стал ульем, рой пчел находился в непрерывном движении, жужжал беспокойно и радостно и немного щекотал изнутри.

А потом Маша ощутила толчок и почувствовала, как ее пчелы разлетаются… впервые ее дар воскресительницы, дарительницы жизни, разбуженный, взбудораженный веселой весной, вышел за пределы ее тела, вырвался в мир и накрыл его.

Она увидела это!

Увидела, как меняются люди, поднимающиеся по спуску наверх.

Девчонка лет шестнадцати, прямо на ходу раздраженно и яростно чесавшая руку с комариным укусом, приостановилась, моргнула… ее зуд вдруг исчез.