Джек-потрошитель с Крещатика

— А я — об этой Ирине, — сказала Чуб. — У нее же через неделю свадьба… должна была быть. У нее был жених. Он, бедный, тоже собирался жениться на Духе Бездны, как и Котарбинский!

— Ты думала о ее женихе? — быстро уточнила Акнир. — И я — тоже! — радостно вскрикнула ведьма. — Мы обе… Значит, красный дым в его честь. Ему угрожает опасность!

— Тогда поспешите, — возникшая на пороге Василиса Андреевна держала в руках поднос со множеством сверкающих серебряных кубков. — Помните, что я говорила?.. Первой некромант получила душу отца. И если это не случайная жертва, если больше всего она ценит души любящих, ее второй добычей станет мать, а третьей — жених. Или наоборот. В зависимости от того, кто любил ее больше.

— Так давайте тупо очертим их всех Кругом Киевиц и не будем париться, — Даша посмотрела на пар-предсказатель — вышел хороший каламбур.

— Но у вас мало времени, — пришпорила их Глава Киевских ведьм. — Скоро Киев накроет туман… А вместе с ним к вам слетятся гости.

— Примерно так? — Мир Красавицкий уже сидел за компьютером, изучая одну из многочисленных интернет-галерей с работами Котарбинского.

На экране пред ним стоял снимок черно-белой дореволюционной открытки. Из забытого, заросшего цветами могильного холмика вылетал чей-то грустный крылатый дух. Возможно, как раз для того, чтоб заглянуть к своим на Деды́.

«Интересно, имеют ли бриллианты душу? И если да, какая душа живет в них? Столь же прекрасная, как они сами? Или в каждом бриллианте, словно в окаменевшем бездонном озере, прячется черт? Или сам Дьявол? Иначе как объяснить странную и непреодолимую страсть людей к небольшим сгусткам обычного углерода? Как объяснить, что ради них век за веком люди предают, лгут, убивают? Как объяснить, что я не могу не думать о них?.. Как же мне заполучить эти чертовы серьги?!»

Катерина недовольно повертела затекшей шеей и вернулась в прежнюю позу — быть натурщицей оказалось совсем нелегко.

— Чудесно… чудесно… — Вильгельм Котарбинский с удовольствием посмотрел на сотворенный набросок и принялся самодовольно подкручивать светлый ус. — Признаться, я люблю эти серые дни… В такие дни как никогда понимаешь, что ничего невозможного нет. Все возможно. Все совершенно. И почти все в мире так прекрасно, непознано… И вокруг нас даже не мир, а миры. Просто одни из них видимы, а иные невидимы. Одни — бесконечно велики, а другие — бесконечно малы. И кто знает, возможно, существует другая планетная система, подобная Солнечной, но размером с мизинец моей левой руки. А в этой малой системе планет — тоже есть Земля, на Земле — Киев, в Киеве — Владимирский храм, а в нем сидят, вот в эту минуту, Котарбинский, Сведомский и Васнецов? Мы сидим там сейчас и пишем картины… Ибо все существует в одночасье. Ведь так? — окунул он ее в радостную голубизну своих глаз.

— Вполне возможно, — сказала Катя.

И подумала: «Странными же речами он развлекает заказчиц. Впрочем, не такими уж странными для художника фантастического жанра и романтического склада ума. Ему положено быть странным».

Маша рассказывала: Врубель тоже был странным — мазал нос зеленой краской, бродил по Киеву в ренессансном костюме. Но для Врубеля творчество стало темным провалом, приведшим его в сумасшедший дом. В Котарбинском же больше всего Катю поражало то, как он буквально излучает вокруг себя радость творчества — казалось, из него исходит незримый свет, сделавший неубранную комнату с серым дождем за окном радостно-солнечной.

— Прекрасно. Да, это прекрасно… — он отошел от мольберта на пару шагов, затем взял лист картона и приблизил к глазам. — А вы совсем не похожи на мать.

— Что?! — потрясенно выдохнула Катя. Ее окатило разом и холодом, и жаром. — Вы знали мою мать? Но откуда?.. Когда?..

Ответом был громкий топот. Незапертая дверь распахнулась — в номер влетел мальчишка в картузе и старом, не по росту пиджаке, аккуратно заштопанном на локтях. В углу его рта притаилась память о последней проказе — пятно розоватого варенья. Но в огромных осоловевших глазах уже застыли стеной слезы:

— Вильгельм Александрович… Беда… Беда у нас… — его картуз был великоват, сползал на нос, и малец то и дело поправлял его, вновь и вновь выныривая из-под козырька. — Беда большая… Ася скончалась!!! — отчаянно заголосил прибывший.

— Как же?.. Когда? — руки художника опустились, глаза неуверенно погасли. — Я же только сегодня… нынче утром был… и она… — он вдруг покраснел, точно вспомнив неприличную сцену, тряхнул головой. — Не понимаю… как же возможно?..

— Умерла, умерла, — в отчаянии подтвердил пацаненок, пританцовывая в нервозном нетерпении, и Катя заметила, что один его сапог «просит каши», другой покуда «держит рот на замке». — Авдотья Васильевна за вами послала… Им шибко помощь нужна. Не в себе она — плачет, рыдает, божиться себя жизни лишить! А вы помочь обещались.

— Да… Я бегу… бегу! Ах, как жаль… Как мне жаль… — художник обратил взор к Катерине. — Умоляю простить. Возможно, в следующий раз… Если вы снова придете…