Джек-потрошитель с Крещатика

— Неправда, в такие дни вы видите чудеса каждый день, — с нажимом сказала Маша. — Взгляните на меня, — он послушно поднял глаза. — Я не могу сказать вам, кто я такая, но… Я обещаю вам, это случится. Ася воскреснет.

— Воскреснет?

— В прозекторской. Одевайтесь. Идемте… Она воскреснет прямо сейчас!

Котарбинский вздрогнул, крепко и жадно обнял свою собеседницу взглядом, схватил за руки и повернул их ладонями вверх. С полминуты он смотрел на них — смотрел так, будто на каждой из Машиных ладошек лежали пригоршни драгоценных камней, видимых ему одному. Затем снова посмотрел ей в лицо — потрясенно, озаренно.

— Вы умеете воскрешать умерших? — вымолвил он полушепотом, и его похожее на скрученный осенней смертью листок, сведенное болью лицо разгладилось, засветилось утраченной верой в совершенство и бесконечность этого мира. — Вы, верно, ангел?

— Нет, — сказала она. — Но разве к вам приходят лишь ангелы?

— Нет, — улыбнулся он светло и сладко, будто заранее радуясь приходу новых чудесных гостей и смакуя память о старых.

— Я обещаю вам, слышите, обещаю, — сказала она, — ваша Ася будет жива. Идемте к ней!

— Подождите! Вы слышите это? — спросил Котарбинский.

— Нет.

— Прошу, помолчите!..

Не отпуская Машиных рук, Котарбинский повернулся, посмотрел через правое плечо.

— Ася? — его возглас был необъяснимо радостным. — Асенька!

Последовав взглядом за ним, Ковалева не увидела там ничего, никого, но он продолжал глядеть, приоткрыв рот, то кивая, то неуверенно улыбаясь.

Сухими горячими губами художник поцеловал Машину ладонь, встал и отошел в дальний угол, поднял руку, нежно касаясь чего-то или кого-то невидимого. Его лицо расцвело, губы растянулись в блаженно-счастливой улыбке.

— Я благодарю вас, благодарю за участие, — энергично вымолвил он, — но я ошибался… Я не видел. Боль сделала мое сердце слепым. Я не замечал… Она ведь здесь. Моя Асенька здесь, в этой комнате! Она пришла ко мне! Она говорит: теперь ни мой глупый брак, ни разница в возрасте, ни ее болезнь не помешают нам вечно быть вместе. Говорит, что ее смерть была неизбежна, так ей сказал доктор. Она старалась прожить подольше лишь ради меня. Но теперь, когда она знает, что может остаться со мной навсегда, она не желает возвращаться обратно. Возможно, вам покажется странной идея жить с призраком…

— Возможно, кому-то, — усмехнулась Маша, — но точно не мне.

Она вновь посмотрела туда, где еще недавно стоял Мир Красавицкий, и, помедлив, переместила взгляд на кажущийся совершенно пустым угол, улыбнулась в туманную пустоту, в неизвестность — туда, где стояла незримая восемнадцатилетняя девушка. Маша не могла видеть ее, но знала, как часто теперь ее лицо будет появляться на новых сепиях Вильгельма Котарбинского. Знала, что вскоре в ином ХХІ веке снова найдут невиданные раньше картины… И странный, невозможный, казалось бы, хеппи-энд их истории помог ей решиться:

— Простите, у меня есть одна просьба. Вы ведь знаете Михаила Александровича Врубеля? Мне известно: его давно нет в Киеве. Но если вы все же встретитесь с ним, передайте ему, пожалуйста, что у него есть сын…

Светлое лицо Котарбинского потемнело, угасло. Он с видимой жалостью посмотрел на нее.

— Вы, видно, не знали, — покачал он головой. — Мне жаль, что именно я должен сообщить вам столь печальную весть. Его больше нет с нами.

— Он… умер?

Киев снова привел Машу не в то время, не в то место! Точно сам Город не желал этой встречи — известного отца и неизвестного сына.

Конечно же, как она могла позабыть? Если гостиница «Прага» вымахала до 6 этажей и обзавелась буйной головой-рестораном, значит…

Ее Миши больше нет на земле.

«…ее Миши», — она давно не называла Врубеля так, но боль выскочила исподтишка, а вместе с ней — и забытая любовь.

— Вы, видимо, долго были заграницей? — предположил Котарбинский. — Увы, разум покинул Михаила Александровича намного раньше, чем отлетела душа. Последние годы жизни он не помнил уже никого, не узнавал даже близких. Даже если бы я передал ему ваше послание… увы и увы… — испустив горький вздох, он подошел к столу, принялся перебирать лежащие в беспорядке эскизы и книги, фотокарточки, открытки, деловые бумаги. — Помниться, я оставил эту богомерзкую статью где-то здесь, — сказал он.

И Маша внутренне сжалась в комок, как перед ударом.

— Взгляните, — Котарбинский протягивал ей старую измятую и выцветшую газету «Новое время», открыл заложенную статью:

«Декадент, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлер, спятил с ума…» —

прочла она.

И вздрогнула.

— Подобные вещи случались давно, когда Михаил Александрович еще обитал в Киеве, — сказал Котарбинский. — Друг Праховых, профессор психиатрии Сикорский первым предсказал нам беду. Он сразу узнал печальные признаки надвигающегося безумия… Он сказал, чтоб мы не бередили Михаила Александровича зряшными расспросами о его многочисленных странностях. Взять, к примеру, его случай с отцом…

— Не надо, не надо… я все это знаю! — Маша сама не знала, почему испытала столь резкую боль от до боли знакомых ей фактов, почему импульсивно заткнула уши.