Джокер в пустой колоде

Каретников понял, что однозначным ответом на свой вопрос разговор с оперативниками не закончится, и гостеприимным жестом пригласил мужчин в дом.

На веранде, обставленной довольно добротной мебелью, было очень чисто, на тумбочке стояли дорогие статуэтки, а на столе, покрытом скатертью, вышитой огромными маками, красовалась большая фарфоровая ваза с замысловатыми картинками из жизни средневековых бюргеров. Такую вазу и статуэтки Калошин видел лишь в антикварном магазине, куда заходил однажды по делу. Доронин же при виде всего этого вдруг подумал, что у его Галочки тоже все красиво и чисто, но как-то проще, легче в восприятии, уютнее. Каретников предложил стулья, накрытые белыми чехлами, смутив некоторым образом обоих оперативников, но показав легким движением руки, что все в порядке. Когда все сели, придвинул большую хрустальную пепельницу и открыл свой портсигар:

– Курите! Сам люблю затянуться! Успокаивает, – увидев, что оперативники достали свои папиросы, настаивать не стал, вынул одну и убрал портсигар в карман. – Спрашивайте, о чем знаю – расскажу, хотя, как вам известно, последнее время мы мало общались, – закурив, обратился к Калошину, как к старшему по званию.

– Скажите, Степан Михайлович, а почему вы перестали общаться? – начал тот.

– А разве это так важно? – в удивлении приподнял плечи Каретников.

– Поверьте, праздных вопросов мы не задаем – у нас на это просто нет времени, да и любопытством не страдаем, так что постарайтесь, уважаемый Степан Михайлович, отвечать на наши вопросы, как можно четче и полней, – Калошин сделал ударение на слове «уважаемый», как бы подчеркивая значимость их беседы.

– Ну, что ж! – Каретников вздохнул и продолжил:

– Не я был инициатором нашей размолвки, сам Полежаев поставил жирный крест на нашем сотрудничестве. Он попросил меня помочь в одном научном эксперименте, но я отказался. Вам подробности не объясню – работа не моя, огласке на данном этапе не подлежит, просто скажу, что сам эксперимент был каким-то неэтичным, что ли. Кроме того, согласись я на него, может быть у Полежаева что-то бы и получилось, но Лев своих заслуг делить со мной не стал бы – не тот он человек. Денег бы дал, не жадничал никогда. А вот слава для него была главной дамой его сердца. Он ведь даже не женился только потому, что всего себя отдавал науке. И никому не позволял вторгаться в свое личное пространство, ограниченное только самим собой и любимой наукой. Я – что? Так, на задворках физики тружусь, помогаю многим коллегам, никто не обижается. Но помощь эта не столь объемна, чтобы без нее кто-то бы не обошелся. А у Полежаева были какие-то сверхнаучные задумки. Мне они не совсем понятны, а то, во что он меня посвящал, как я уже сказал, было не совсем в рамках дозволенного. – Каретников замолчал, и вдруг, спохватившись, спросил:

– А почему бы вам не спросить об этом его самого? Или он видит причину разлада в другом?

– Да нет, видите ли, Степан Михайлович, дело в том, что мы его дома не застали, – Калошин решил пока не раскрывать всех причин их прихода в этот дом. – А что, слава – то его в конце -концов нашла?

Каретников поморщился:

– Не знаю, продолжил ли он свой эксперимент, но пока ничего об этом не слышно в наших кругах. Все остальное, над чем он работал, известно. Долю своей славы он получал всегда, работая в тандеме с другими физиками. Ну, может быть, еще заработает свою, собственную. – Мужчина опять замолчал, ожидая следующих вопросов.

– Скажите, а в последние несколько вечеров и ночей вы не видели во дворе Полежаева ничего странного? – Калошин докурил и положил окурок в пепельницу.

– Странного? А что же может быть у него во дворе странного? – Каретников пожал плечами.

– Степан Михайлович!.. – майор строго глянул на мужчину.

– Да-да, простите! Нет, ничего, из ряда вон выходящего, я не видел, да и, признаться, не смотрел. Так, краем глаза ухватывал, что, как обычно, занимается делами домработница, а Льва вообще не видел в эти дни. Ночами спал, меня бессонница не мучает. А в пятницу я уехал в Москву, домой. Я живу с женой и двумя ее детьми. У падчерицы был день рождения. Так что, если у Льва что-то и происходило, то, извините, мне неведомо. А что все-таки случилось?

Оперативники проигнорировали его вопрос, а Калошин задал свой очередной:

– Вы не знаете, куда ходил, ездил Полежаев? Были ли у него здесь какие-нибудь знакомые, к кому он мог пойти? Может быть, здесь живут ваши коллеги?

– Он, что, исчез? – Каретников пытливо посмотрел на обоих мужчин.

– Ну, уж, коль вы такой догадливый, то и ответьте на мои вопросы, – Калошин усмехнулся.

– Да нет у него здесь знакомых никого. И по гостям он не мастак ходить. Возможно, в Москву уехал? У него же здесь нет лаборатории, может быть, возникла необходимость в каких-нибудь опытах?

– А на чем он мог уехать, если его машина на месте? Может быть, вы знаете? Вот вы на чем ездите домой? – Калошин злился, хотя не подавал виду – вопросы получались корявые, ни к чему не вели – какое-то топтание на месте.