Джокер в пустой колоде

– Вы все знаете… Хотя, чему я удивляюсь – это ваша работа. Но почему вы об этом спрашиваете? Разве я делаю что-то дурное? Да, я часто бываю там. Могилы усопших не должны зарастать бурьяном. Иначе зарастет и память.

Калошин улыбнулся:

– Да вы философ, Анна Григорьевна! Только я по другой причине этим интересуюсь. Фотография на памятнике у доктора есть? – и немного напрягся в ожидании ответа. Но она спокойно произнесла:

– Нет. И никогда не было. Он не фотографировался, а когда умер, в его личных вещах мы ничего не нашли. Паспорт, видимо, сдали. Я этим не интересовалась. – И тут же возбужденно тронула майора за руку: – Но на могиле очень хорошая надпись, вы не думайте, я ее обновляю постоянно, – и вдруг будто споткнулась, видимо вспомнив, в связи с чем оперативники интересовались Шнайдером. – Извините. Это ведь не имеет для вас значения, – закончила с грустью.

– Согласитесь, что у каждого из нас в этом деле свой интерес. Мы вас ни в чем не обвиняем и не осуждаем. Тем более, что еще не все ясно. А теперь ответьте мне еще на один вопрос: почему вы решили, что у доктора не было семьи?

Женщина растерянно посмотрела сначала на Калошина, потом перевела взгляд на Доронина, как бы ожидая подтверждения вопроса:

– Разве это не так?

– Анна Григорьевна, давайте вы будете пока отвечать на наши вопросы, – немного раздраженно остановил ее Калошин.

– Хорошо. Извините. – В голосе ее появилась сухость, как будто кто-то обрезал нить взаимопонимания. Майор сразу это почувствовал и постарался вернуть своему голосу добродушие. Женщина вроде бы приняла условия игры, но напряженность осталась.

Когда Калошин повторил свой вопрос, она спокойно ответила:

– Он сказал об этом сам сразу по приезде. Больше этот вопрос никогда не поднимался.

– Как он вообще выглядел: высоким был, худым, толстым, лысым? – и опять напряжение в ожидании ответа.

Анна Григорьевна заметно смутилась:

– Мне как-то неудобно описывать мужчину, но постараюсь. Он был такой… Среднего роста. Не худой, но полнотой не страдал. Такая подтянутая, атлетическая фигура. – Едва заметно покраснев, добавила: – Он был красив. И даже возраст не испортил его привлекательности. Это был мужчина в полном смысле этого слова, – она ещё больше зарделась.

Калошин с удивлением увидел, как яркий румянец заливает ее лицо и шею, и, мысленно стукнув себя по лбу, спросил, как прыгнул в холодную воду:

– Вы были любовниками?

К его удивлению, что не скажешь про Доронина, который буквально открыл рот, не ожидая такой смелости от начальника, Анна Григорьевна с каким-то достоинством, что очень ее преобразило, сказала:

– Да. Но любила его я, он же только позволял мне его любить, но мне и этого было достаточно. – Она посмотрела прямо в глаза Калошину: – Я ни о чем не жалею.

Калошину до боли стало жаль эту женщину, и он решил ничего не говорить ей о том, что ЕЕ Шнайдер не был тем, кем себя представил. Дождавшись возвращения хозяев, оперативники засобирались уходить, договорившись с Муравейчиком о том, что он должен будет утром привести Пескову для опознания фотографий. И уже через полчаса каморка в дежурной части местного отделения милиции огласилась дружным богатырским храпом.

Утром дежурным положил перед ними пакет, присланный из районного отдела Здравоохранения. Калошин торопливо распечатал его, выложил на стол личные дела докторов. Первым он раскрыл дело Шаргина:

– Да, вполне симпатичный мужчина. Но – «холост», написано его рукой. Родителей нет, детдомовский. Да-а… Оплакивать некому. Вот потому-то особо и разбираться с его смертью не стали. Была бы мать или жена, могли бы хоть что-то ему посоветовать в трудной ситуации. А то, что он в нее попал, я не сомневаюсь. Только вот пошел он не к нам, а к Полежаеву, чем погубил не только себя. И чего ему было не жениться? – еще раз вглядевшись в фотографию, закрыл папку. – Ну-с, дорогой товарищ Шнайдер, что вы для нас приготовили? – Калошин перевернул серую обложку и замер. Лицо его заметно побледнело, на лбу проступила испарина. Доронин глядел на начальника ничего не понимающим взглядом, потом осторожно спросил:

– Товарищ майор, что с вами? – и несмело тронул его за плечо.

Калошин медленно поднял голову – его взгляд поразил Доронина. Было в нем пугающее, знакомое с войны чувство ненависти и боли.

– Немедленно едем к Песковой, немедленно! – Калошин схватил бумаги со стола и первым бросился к выходу. Доронин едва поспевал за ним, но спрашивать о причине волнения не стал, знал, что майор все скажет сам, когда сочтет нужным. Отъехать не успели – Муравейчик с Песковой сами направлялись в отделение. Калошин подскочил к Анне Григорьевне и, вынув трясущейся рукой лист с фотографией Шнайдера, хрипло спросил:

– Посмотрите, это он? Он? Да? – Пескова испуганно посмотрела на взволнованного майора, перевела взгляд на фотографию и едва слышно прошептала:

– Да, это он. Доктор Шнайдер.

Калошин, шумно выдохнув, оттянул Доронина в сторону от ничего не понимающих Муравейчика и Песковой.