Джордано Бруно

Обвиняемый – воплощенная покорность. Он согласен принести любое покаяние, но просит, чтобы оно публично его не опозорило и не осквернило тем самым святую монашескую одежду, которую он носил. Если по милосердию бога и светлейших синьоров ему будет дарована жизнь, он обещает в корне изменить ее, дабы искупить соблазн, вызванный его прошлым.

Джордано стоял на коленях, а в душе клокотала ненависть. Лишь бы ему вырваться из тюрьмы, а там пусть ссылают его в строжайший монастырь, он найдет выход – подожжет обитель и сбежит за границу!

Он никак не хотел подниматься с пола. Членам трибунала пришлось несколько раз повторить приказание, прежде чем он встал.

В камере вместе с Бруно находилось несколько человек. Среди них были клирики и миряне, малограмотные и ученые, горемыки, впервые угодившие в инквизицию, и закоренелые еретики, «повторно впавшие в ересь». Они были из разных концов Италии: каноник Сильвио из Кьоццы, Серафино из Аква-Спарты, Маттео из Орио, кармелит Джулио из Сало, капуцин Челестино из Вероны, плотник Франческо Вайа из Неаполитанского королевства, Несхожие пути привели их в Венецию, и неодинаковая ожидала их участь: одни могли рассчитывать на сравнительно легкую кару, другим грозил костёр или пожизненное заточение.

Люди, обвиненные в ереси, вовсе не считали себя безбожниками и не отказывались от упований на господа. В камере много молились, пели псалмы, били поклоны. На стене висели изображения святых и амулет с молитвами.

Когда привели новичка, человека среднего роста, С каштановой бородой, который назвался Джордано Бруно из Нолы, первое, что бросилось в глаза соседям по камере, было его полное пренебрежение к религии. Он не становился на колени и не принимал участия в молитвах. Почему? Сперва он просто ответил, что он отступник и ему это запрещено. Но его выдержки хватило ненадолго. Бруно не скрывал раздражения, когда видел, как усердно молились рядом с ним. Все католическое ему противно? Может быть, он протестант? Но он не жаловал ни Лютера, ни Кальвина. Какой же он веры?

– Я враг всякой веры!

Он говорил, что христианская религия – это учение ослов, церковь управляется невеждами и он, Бруно, не признает иной церкви, кроме себя самого. Говорил он это не для красного словца, не из бахвальства. В речах его чувствовалась непоколебимая убежденность. Его не могли остановить укоры и попреки. Он во что бы то ни стало хотел, чтобы поняли основательность его аргументов, доказывал, убеждал.

Особенно часто он беседовал с Челестино, а потом и с Франческо Грациано, который появился в камере поздней осенью. И тот и другой, люди образованные, не прочь были поспорить. Грациано, человек лет пятидесяти, хромой, с покалеченной рукой, привлекался к суду инквизиции вторично, но сдержанностью в речах не отличался и нередко городил ересь. Споры иногда проходили бурно: Грациано, завзятый полемист, не желал уступать Ноланцу.

В соседях по камере, несмотря на споры и перебранки, Бруно видел товарищей. Никакой подозрительности он не испытывал и с удивительной доверчивостью рассказывал о своем прошлом. Он признавался, что с детства был врагом католической веры, не мог видеть образов святых, почитал только изображение Христа, но вскоре и от этого отказался. Вспоминал и следствие, начатое против него в монастыре, и свои долгие скитания.

Молящихся он выносил с трудом. Иногда его прорывало. Словно озорной неаполитанский мальчишка, передразнивал он монахов, распевающих литании, и паясничал перед священным амулетом. Вот сейчас он им сам отслужит обедню! Он подражал священникам и смеялся над ними, уверяя, что после мессы они идут обжираться. Бруно становился на колени перед иконами и изощрялся в злых шутках. Пусть посмотрят со стороны, как выглядит их постыдное идолопоклонство, ведь примеры движут больше, чем слова!

Он не ограничивался издевками или кощунственными выходками, всегда старался объяснить, почему он отвергает религию. Да, он высмеивает мессу, но делает это потому, что она основана на обмане: хлеб не пресуществляется в тело Христово. Ничего из того, во что церковь заставляет верить, нельзя доказать. Глупо просить заступничества у святых – это никому не помогает.

О реликвиях говорил без всякого благоговения. Вспоминал, как в Генуе поклоняются ослиному хвосту. Руку какого-нибудь висельника выдают за десницу святого Ермакора. Есть ли какие доказательства, что реликвии – подлинные останки святых? Даже если бы они были подлинными, им не следует поклоняться. С таким же успехом можно почитать собачью кость! Они обладают чудодейственной силой? Бруно смеялся: английский король выбросил в реки множество реликвий, которые долго считались настоящими, а чудес никаких не произошло!