Джозеф Антон. Мемуары

Бранденбургские ворота распахнулись, и два Берлина стали едины. В Румынии пал режим Чаушеску. Он согласился написать для “Нью-Йорк таймс” рецензию на роман Томаса Пинчона “Вайнлэнд”, которым тот прервал долгое молчание. Умер Сэмюэл Беккет. Он провел еще один уик-энд с Зафаром в старом доме священника, и любовь сына подняла его дух как ничто другое. Потом – Рождество, которое писатель Грэм Свифт пригласил его отпраздновать с ним и его женой Кэндис Родд в их доме в Южном Лондоне. Новый год он тоже встретил с друзьями – с

Майклом Герром и его женой Валери, у них была неотразимо симпатичная привычка называть друг друга “Джим”. Никаких “солнышек”, “ласточек”, “зайчиков” – сплошной “Джим” всю новогоднюю ночь, то густым басом и по-американски протяжно, то в бодром, щебечущем британском регистре. “Слышь, Джим!” – “Что, Джим?” – “С Новым годом, Джим”. – “И тебя с Новым годом, Джим”. – “Я люблю тебя, Джим”. – “И я тебя, Джим”. 1990 год пришел к нему, улыбаясь улыбками Джима и Джима.

Мэриан тоже там была. Да. И Мэриан.

IV. Хочешь быть любимым – попадешь в ловушку

Ему начали приходить письма из Дели от некоей Налини Мехты. У него не было знакомой женщины с таким именем, но она была убеждена, что знает его – не просто, а на телесном, порнографическом, библейском

уровне. Она называла даты и места их свиданий, описывала номера отелей и виды из их окон. Она писала не только хорошим языком, но и умно, писала синей шариковой ручкой, выводившей тонкую линию, почерк – уверенный, выразительный. Фотографии, однако, были ужасны: неумелая съемка, плохое освещение, различные стадии наготы неизменно выглядели глуповато, ни на йоту не эротично, хотя женщина на них была безусловно красива. Он на письма не отвечал, даже чтобы отговорить ее от переписки: знал, что это было бы грубой ошибкой. Страстная настойчивость, с которой писавшая утверждала, что они любят друг друга, внушала ему страх за нее. В глазах многих индийцев душевная болезнь по-прежнему была позорным клеймом. Семьи, когда кто-то в них оказывался психически нездоров, старались это скрыть. Проблемы такого рода замалчивались, люди не получали должного лечения. То, что письма от Налини Мехты всё приходили – чем дальше, тем даже чаще, – показывало, что она не получает той помощи и той любви, в которых нуждается.

Положение, в котором оказался он, тревожило ее очень сильно. Она “знала”, что именно ему нужна помощь, что именно ему не хватает любви. Прочтя в газетах, что жены рядом с ним больше нет, она умоляла позволить ей занять ее место. Она приедет, и ему будет с ней хорошо. Она готова ради него на все, она встанет с ним рядом, будет о нем заботиться, окутает его своей любовью. Как он может не согласиться после всего, что они друг для друга значили, – и при тех чувствах, какие они по сей день друг к другу испытывают? Он должен был позвать ее. “Позови меня сейчас, – написала она. – Я приеду сразу же”.

Она написала ему, что изучала английскую литературу в делийском колледже леди Шри Рам. Там, он вспомнил, преподавала Мария, его знакомая писательница из Гоа, и он ей позвонил, чтобы спросить, известно ли ей это имя. “Налини, – печально сказала она. – Конечно. Самая блестящая моя студентка, но психически абсолютно неуравновешенная”. И его догадка была верна: ее родные отказывались признать, что девушка больна, и обеспечить ей должное лечение. “Как тут быть, я не знаю”, – сказала Мария.