Э.Зорин - Большое гнездо

Шли насады и струги по Варяжскому морю, кормчие правили их к шведским берегам. Бывалые были кормчие, набирали их у русских и немецких купцов, давали много золота, сулили большую добычу.

Пробирались насады и струги в ночной тишине у скалистых чужих берегов, высаживались вои на серые камни, неслышно карабкались по острым уступам, босые, скинув сапоги, без лишней одежды — в белых рубахах.

Словно выходцы с другого света, выросли они под стенами беззаботно веселящейся Сигтуны. Не успели закрыть перед ними ворота, не успели выставить на стены метких лучников...

Славно попировали новгородцы на шведской земле. Пусть поплачут и недруги, чтобы впредь неповадно им было опустошать русские берега!..

Уходили новгородцы из Сигтуны — увозили с собою много добра, щедро расплачивались с искусными кормчими.

И вез Авраам на своем струге врата от Сигтунского храма: то-то повеселит он новгородцев! Поставит он эти врата на святую Софию — и не для того только, чтобы радовать глаз, но и напоминать пришельцам с чужой земли о сожженной Сигтуне.

— Хвала тебе, мастер! — сказал, встречая его, растроганный владыка. — Бесценен твой дар Великому Новгороду.

— Хвала тебе, мастер! — сказали благодарные люди.

И поставил Авраам на святую Софию привезенные, с чужбины врата. Строители их, магдебургские мастера Риквин и Вайсмут, для шведского короля из бронзы отливали створы, украшали затейливой резьбой, а в центре нижней части створа изобразил Авраам себя самого с клещами и молотом в руках и под латинскими буквами сделал надписи на русском языке... Приходили новгородцы любоваться вратами, радовались, как дети...

...Далеко отнесли Авраама мысли от разбитой дороги — ветер колол ему лицо острыми снежинками; по левую руку дымилась Нерль, а по правую высунулись из-за пригорка заметанные сугробами стены детинца. Только тут очнулся Авраам, дрожащей рукой откинул полсть, закричал вознице, чтобы поворачивал коней в объезд Боголюбова.

Не терпелось ему взглянуть на дивную церковь Покрова, коснуться ладонью шершавого камня, помянуть поставившего ее Левонтия...

Возок накренился, осторожно скатился в ложбину.

— Ы-ых, вы-и! — замотал возница кнутом. Лошади боком вынесли на отлогий пригорок.

Из кучерявых облаков выглянуло солнце, зажгло брошенным в пойму прямым лучом ранние снега...

3

Тем же вечером сидел Авраам в избе у Никитки, утомленный баней, пил квас и слушал хозяина.

— Порадовал ты меня, Авраам, — говорил Никитка.— Оказал большую честь. Зело наслышан я о твоем мастерстве — разносят молву, о нем по земле странники...

— И меня привела во Владимир молва, — отвечал Авраам.— И так подумал я: живем мы в разных концах Руси, а творим единое. И вяжет нас воедино не токмо язык. Не токмо вера. Едиными помыслами связаны мы от Дышучего до Русского моря, от Волги и до Горбов. Те же песни поет мамка детям своим в Рязани и в Галиче, во Владимире и Новгороде. И святая София наша так же внятна русскому сердцу, как и София киевская, и собор Успения божьей матери, и Ильинская церковь в Чернигове...

— Все, что сказываешь ты, все верно, Авраам. Но шибко чего-то боюсь я. Баловала меня жизнь — про то ты ведаешь. Все задуманное мною легло либо в дерево, либо в камень. А нынче стою над Клязьмой, слушаю глас толпы, смотрю на божьи храмы — и гложет меня сомненье: дале-то куды?.. Ну, сложу еще церковь о пяти главах, и еще... Воздвигну собор, каких не бывало на Руси, — а дале-то?..

Авраам удивился:

— На то ты и мастер, а другому дело твое не по плечу. О чем скорбишь — того не разумею. Обласкан ты Всеволодом, у народа в чести...

— Связаны руки у меня, ноги в железах — не двинуться...

— Ноша у нас нелегка, — согласился Авраам.

— Не про то я, — сказал Никитка. — Разгневался, слышь-ко, епископ наш Иоанн, как привел его Всеволод во Дмитриевский собор...

— Глядел и я, дивился: зело вольна твоя церковь, зело вольна...

— Иоанн-то так же сказывал: «Испоганил ты, — говорит мне, — ликами безбожными святой храм. Не молиться в нем, а водить хороводы. Миряне пальцами в стены тычут, скалят зубы. Почто богохульствуешь?»

— И Всеволод за тебя не вступился? — насторожился Авраам.

— Вступился, но тих стал и задумчив. И новые хоромы каменные ставить на своем дворе мне не повелел.