Единственный шанс

От неожиданности Михаил оторопел. С момента, как Плужников отправился на лечение, прошло слишком мало времени. И назначать нового командира… Плохо соображая, он не сводил с Махового взгляда. Васька! Всегда глядевший ему в рот и ловивший каждое слово. Васька – командир! Тот самый, которого он, будучи отделенным, гонял как сидорову козу и буквально за уши вытягивал по математике и кораблевождению?..

Наверное, Михаил выглядел довольно странно, потому что Ушинский нахмурился. В каюте командира корабля он жестом усадил молодых офицеров на откидную полку, а сам, опустившись в кресло напротив, поглядел на все еще растерянного Горбатова.

– Вот так-то, Михаил Демидович, – сказал он наконец. – В том, что принято такое решение, а не иное, вы виноваты сами… Очень надеюсь: сработаетесь. Во многом это зависит от вас, Горбатов. А вам, Маховой, приказываю не делать никому, даже бывшему однокашнику, никаких скидок. На корабле прошу соблюдать субординацию. Знаний же и умения вам, думаю, хватит. Нужно только постараться, чтобы корабль, как при Плужникове, сохранил за собой звание отличного.

Представив экипажу нового командира, Ушинский ушел, сказав, чтобы его не провожали.

Молодые офицеры остались один на один. Тяжело было обоим. Михаил с трудом осмысливал происшедшее. Никогда еще в жизни гордость его не была так уязвлена. Мысли рассыпались, перескакивая с одного на другое. То думалось: нужно немедленно подать рапорт о списании с корабля. То вдруг мелькнуло, что следует уйти из погранвойск…

Василий, хорошо знавший Михаила, прекрасно понимал, что творится сейчас в душе самолюбивого друга. Всегда быть лучшим, во всем впереди – и в учебе, и в спорте! И вдруг – осечка… Да, офицер совершил ошибку, но суть его от этого не меняется. Михаил Горбатов – прирожденный моряк и командир. Ему бы чуток помочь. Но как?

Молчание затянулось, усиливая неловкость, возникшую между ними, однако ни тот, ни другой не знали, с чего начать. В дверь каюты постучали. Горбатов встрепенулся, вопросительно посмотрел на Махового. Отныне тот здесь хозяин и должен дать разрешение войти. Маховой пожал плечами, как бы говоря, ну что ж, начнем…

Появившийся на пороге каюты кок доложил:

– Обед готов, товарищ лейтенант. Пробу снимать будете?

– Тут есть старшие по званию, – раздраженно заметил Михаил.

– Виноват! – смутился матрос.

– Будьте добры обратиться к новому командиру корабля по всей форме, – выразительно глядя на Махового, сказал Горбатов. «А что, – подумал неожиданно, – именно нейтральной линии мне и следует держаться. Любопытно, что из всего этого получится…»

– Лейтенант Горбатов сейчас подойдет снять пробу, – сказал Маховой. – Можете идти!

Они снова остались одни. Первым нашел в себе мужество заговорить Маховой.

– Послушай, Миха, нам ведь не только жить вместе, но и служить, – сказал мягко. – Неужели не понимаешь…

– Простите, товарищ старший лейтенант, – отчужденно сказал Горбатов и встал, – я предпочел бы обойтись без лирики. Мы уже не школьники. Разрешите снимать пробу?

– Что ты… – с досадой сказал Маховой. Потом медленно поднялся, неожиданно стукнул ребром ладони по столу и раздельно сказал: – Ну, ладно… Пусть будет так! – Глаза Махового буравчиком ввинтились в Михаила, голос прозвучал тихо, а распоряжение – категорично: – Идите, товарищ лейтенант! Выполняйте свои обязанности!

– Есть, выполнять обязанности! – козырнул Михаил и с треском захлопнул за собой дверь командирской каюты.

В «Бунгало» было шумно и весело. Баня удалась на славу. Мужчины блаженствовали. Мылись азартно. Ожесточенно хлестали друг друга пахучими хвойными вениками. До багровости надраивали жесткими мочалками спины, с уханьем прыгали в студеный бассейн. Выскакивали оттуда, как ошпаренные, и снова «ныряли» в парную. На верхней полке уже нечем было дышать. Даже «хозяин» «Бунгало» – прапорщик, славящийся отменной выносливостью, – не выдерживал более трех минут. Но, приговаривал он, париться – так до седьмого пота, как и подобает пограничникам-курильчанам.

Закипел пузатый самовар. Заварили чай. Вальясов, накрыв деревянный стол белоснежной простыней, выложил на него извлеченные из портфеля свертки с сахаром и печеньем.

– Прошу честную компанию разделить со мной скромную трапезу, – широким жестом пригласил он всех.

Румяные купальщики расселись на массивных, выбеленных водой табуретах. Закутанные в простыни, они походили на римских патрициев и вели себя с преувеличенной любезностью и предупредительностью, помогая друг другу устроиться поудобнее.

– Тихо, вольные казаки! – поднял Вальясов руку. – Сегодня не Рождество, не поминальный…

– Правильно! Сегодня день рождения Бурмина, – крикнул кто-то. – Неужто зажал?

– Сейчас спросим. – Вальясов поплотнее запахнул простыню и величественно повернулся к сидевшему рядом Бурмину: – Ответствуй, отрок, братству!..

Тот встрепенулся, подражая Вальясову, выгнул тщедушную грудь колесом, солидно откашлялся и, явно стараясь попасть в тон говорившим без умолку присутствующим, торжественно водрузил на стол картонную коробку, гордо пояснив: