Эдуард Стрельцов

Да, конечно, были у Стрельцова во время срока заключения и вполне комфортные временные отрезки. Уголовный авторитет по кличке Чадо (И. М. Лукьянов), которого сумел разыскать Э. Г. Максимовский в 1999 году, рассказывал, что благодаря «уважаемым людям» Эдуард даже получил завидное место библиотекаря. Начиная, по-видимому, с 60-го года все эти «воры в законе» своё отношение к Стрельцову переменили. Но я бы не умилялся тому обстоятельству. За пять лет Эдуард прошёл через все вредные и тяжёлые производства с необратимыми последствиями для здоровья. Ничего не пропустил.

(А. П. Нилин в документальном фильме о Стрельцове 1991 года достаточно уверенно сообщает и о некоторой дозе облучения, которая была получена Эдуардом. Однако когда я перезвонил В. М. Шустикову, который ездил в Подмосковье к старому товарищу чаще7, чем кто-либо, и спросил об этом, то выслушал чуть удивлённый ответ: «Не было ничего. Да и не говорил он про это»).

А та «поблажка» от Верховного суда РСФСР не должна вводить в заблуждение: 12 лет и сегодня, если обратиться к нынешнему УК РФ, выглядят исключительной, крайней мерой. Тогда же приговор смотрелся изначально чудовищно. Другое дело, что на воле за него хлопотали, это правда, — а главной правозащитницей, как нетрудно представить, вновь оказалась Софья Фроловна. Поэтому в письмах мать старается объяснить сыну, что усилия её совсем не напрасны, что скоро придёт свобода. И Эдуард, мы уже видели, в какой-то момент весьма оптимистично оценивал свои шансы на пресловутое УДО. В действительности, конечно, отбытый срок по статье 74.1 (сопротивление милиции, по тому кодексу) не предопределял завершение преследования по основному обвинению, которое, ему показалось, вроде как аннулировали: ведь о каком досрочном освобождении можно рассуждать при статье об изнасиловании? Кроме того, уже в Донской колонии авторитеты получили информацию, что футболист просто кого-то неловко, «по-печорински», ударил по голове. Оттого и разочарование заключённого Стрельцова, который с горечью напишет:

«Вчера расписался за отрицательный ответ. Вот тебе ещё одно доказательство, что все эти ходатайства и просьбы остаются без внимания. Потому очень прошу, не ходи и не мучай себя... Я как-нибудь отсижу... январь шестьдесят третьего не за горами... И прошу тебя, не пиши, пожалуйста, что кто-то что-то обещал. Мне уже всё это надоело. И писать я больше никому не буду.

Р. S. Мама, пойми правильно, я не буду больше писать никакую просьбу, а рабочим и совету пенсионеров я как отвечал, так и буду отвечать».

Знаковое, между прочим, высказывание. Пролетарии, получается, совместно с такими же пролетариями, но достигшими некого возрастного ценза, о нём не забывали. И он о них помнил. Только кто же из трудящихся в нашем социалистическом государстве непосредственно законотворчеством занимался? Впрочем, тема уже получила некоторое развитие в отрывке о депутате Васко.

Сейчас же вновь хотелось бы вернуться к взаимоотношениям матери и сына. Они, несомненно, претерпели серьёзные изменения. Следующая цитата это красноречиво поясняет:

«Мама, к тебе приедет Гена Боронин, он тебе расскажет, как я живу и как себя чувствую. Мама, я тебя очень прошу: прими его хорошо. Прими его так, как если бы я приехал. Гену ты знаешь. Саша тогда не мог выйти, вместо него вышел Гена. Пускай он живёт у тебя, пока будет в Москве. Мама, я тебя прошу как сын, сделай это для меня. Прими его хорошо... Ты понимаешь, что такое для освободившегося человека Москва и, проезжая через неё, не увидеть всё хорошее. Всё, что на свете есть плохое, мы здесь видим. Так что не обижайся на меня, прими его хорошо. Это мой друг. У меня по лагерю всего три друга. Витёк — ты его знаешь, Гена и Санёк. Когда Витёк пришёл за мной в 5-й лагпункт, нас стало четверо. Мы вместе питались и делили всё».

Эдуард, конечно, помнит про те 15 метров, которые оставили Софье Фроловне, помнит и то, как она, отказывая себе в необходимом, пытается хоть как-то улучшить положение единственного сына. И про то, что, строго говоря, любым образом «принимать» кого бы то ни было у неё нет возможности. А всё-таки звучит, как заклинание, — прими... Потому что сейчас она уже не только мать — она в тот момент пятый друг, который остался на воле.

Безусловно, невзгоды и лишения делают и без того близких, родных людей совершенно необходимыми друг другу, а спокойная, бессобытийная жизнь до беды и после неё возвращает к распространённому выражению «по-разному». То есть: случались и душевные моменты, а бывало — ссорились, не общались или находили иные компании по интересам (хотя у матери-то интерес один — сын). Мне почему-то кажется, что русские люди к такой схеме особенно привычны.