Эффект безмолвия

Алик окинул взглядом очередь, та молчала, как палка копченой колбасы, напоминая о своем сорте изгибами и крупными сальными вкраплениями лиц. Разрезать подобную кулинарию возможно только силой и хамством. Алик вспомнил Хамовского, но решил достать еще один козырь, ушедший в колоду врачебного кабинета.

– Тогда я тоже пойду за своим знакомым, который сейчас в кабинете, – сказал Алик и опасно сблизился с Турковым.

– Этот номер не пройдет, – тут же отреагировал Турков. – Сейчас пойду я.

– Слушай, ты же видел, что он мой знакомый, – призвал к рассудку Алик. – Нас разделяло три человека, не хотел вставать впереди без острой нужды. Но теперь она возникла. Видишь, за моим бородатым какая толпа встала?

– А хрен тебе с винтом, как у свиньи, – едко сказал Турков и крепче встал возле дверного косяка. – Это мое место.

Бородатый, мужчина в футболке и другие сделали вид, что ничего не слышат. Алик понял, что ему надо занимать очередь заново. Он отошел в сторону, внутри все кипело, как в кастрюле борща, и пузыри доставляли наверх то капусту огорчения, то картошку непонимания.

Турков проводил его мыслью: «Хоть что-то отобрал у власти. Пусть стоит, нечего в кабинете кресло отсиживать».

«Какая мелочность и неблагодарность», – раздумывал Алик, отходя от очереди.

Дверь в кабинет врача открылась, и из нее вышла кожаная жилетка. Но едва Турков направил в ногу в кабинет, как голос позади него строго произнес:

– Подождите, отойдите!

Турков на командные голоса реагировал, как звуковые включатели на хлопок. Он обернулся и увидел солидного мужчину в белом халате.

– Вам придется подождать, – коротко, но четко приказал тот. – Тут группа вне очереди.

За спиной белого халата стояло не меньше десятка человек, но против командного голоса власти Турков был бессилен. Он мог ненавидеть, ругать в глубине души, но внешне его внутреннее негодование выражалось в огорченном смирении.

Алик наблюдал эту сцену, находясь у гардероба.

Первый из пациентов, приведенных мужчиной в белом халате, вошел во врачебный кабинет, и дверь закрылась. Турков по-прежнему стоял рядом с входом, но уже не уверенно, а подавлено и разбито и только норковая кепка по-боевому блистала мехом.

Да что Турков! Вся очередь вместе с бородатым и мужиком в футболке растерянно замерла. Взгляды переместились на Алика, и он прочитал в них народный призыв: «Ну, что же ты?! Ты же журналист боевой, смотри, что вытворяют! Нас за людей не считают. Давай, помоги».

На мгновенье сердце Алика заколотилось в предвкушении,… но он вспомнил, как эта же очередь его отринула, отвернулся и протянул гардеробщице грушевидный зеленый номерок.

«Все они одинаковые, ни у кого помощи не допросишься, – подумал Турков, наблюдая за Аликом. – Вот только бы эту очередь выстоять, и тогда…».

***

Обида – это та почва, на которой деформируются чувства. Обида засасывает как болото и разъедает как кислота. Однако «Затмение проходит, если солнце продолжает гореть, а небесные тела движутся», – Алик опять вытачивал фразы, сидя в кресле, и тут же себя ругал. – Длинно и ничего необычного. «Затмение проходит, если движение продолжается». Главным при избавлении от затмения становится движение. Надо двигаться. Сумрак сменяется светом, если движение продолжается, возможно, потому человек хватается за движение как за последний шанс, но, к сожалению, это движение человек чаще воспринимает не как внутреннее изменение, а как физическое упражнение.

Большинство смиренно сидит перед мясорубкой и следит за падением жизненных показателей, так же спокойно, как палач. И, видимо, это не страшно, пока не осознаешь всей сердцем реальность приближения смерти».

Алик побежал в ванную и взглянул на себя в зеркало. Морщины, синяки под глазами, испорченные временем волосы. «Может, ты уже дошел до предела и можешь жить лишь в поддерживающей жизнь Системе и дружить с властями? Может «Золотое перо России» – это вершина твоего восхождения? – огорченно думал он. – А как же истина, люди? А ты видел от них благодарность?».

ВРЕМЕННОЕ ПОМУТНЕНИЕ

«С мышлением, как с хорошей погодой, – предсказать озарение невозможно».

Воздух словно бы сгустился до желеподобного состояния, когда Алик поднимался по ступеням городской администрации, заканчивавшимся на третьем этаже входом в приемную главы маленького нефтяного города. Каждый шаг давался с трудом, его руки сжимали четыре скупо заполненных текстом листа, на каждом из которых излагалось печальное для Алика объяснение его проступков в отношении Хамовского и просьба оставить его на работе.

Борьба за самостоятельность муниципальной телерадиокомпании слишком захватила Алика.

«Вся жизнь – это один эксперимент», – любил повторять он, когда шел на авантюры.

Он видел смерть родных. Нет – не умерших родных, а умирающих. Мысль о том, что это неизменно произойдет и с ним и в любой непредсказуемый момент, придавала ему силы.