Эффект Доплера (СИ)

Я киваю. Мы не прощаемся. Я ей ничего не обещаю. Она мне — тоже. Когда дверь открывается, мы уходим. Я чувствую грустный взгляд на своей спине, он буквально пронизывает всё моё тело таким ужасным холодом, от которого мёрзнут все конечности.

Через пару часов Сэм просит притормозить у сгоревшего особняка. Я не понимаю, зачем, но останавливаюсь. Она всё это время едет с собакой на руках, но когда открывает дверь, кокер-спаниель выпрыгивает с колен и бежит на поляну. Мы медленно вылезаем из машины и идём к собаке, которая сидит в ступоре и не шевелится. Сэм снова хватает меня за рукав пальто. На улице не ветрено, наоборот — солнечно, на небе ни облачка. Вот такая осень меня устраивает.

Если на улице нет ветра, почему меня так трясет?

Листья окрашены в жёлтый, но проблески зелени ещё мелькают в некоторых местах. В середине октября ещё не все листья опали, и даже окрасились в тёплые оттенки.

Если на улице нет ветра, почему Сэм так сильно сдавливает мою руку?

Джуди сидит и смотрит в одну точку. Когда мы подходим к ней, она не замечает нашего присутствия, даже изредка мельком не поворачивает к нам свою голову. Она не виляет хвостом. Вообще не шевелится. Я сажусь на корточки рядом с ней, Сэм остаётся позади, ей пришлось отпустить мой рукав. Далось ей это с трудом.

Собака сидит в таком положении минут десять, а затем мои уши прорезает громкий протяжный вой. Она плачет. Я никогда не видел, чтобы собака плакала как человек. Они с Джуди даже не знали друг друга, почему собака скорбит по ней?

Меня начинает морозить ещё сильнее. Что-то внутри меня подсказывает, что сейчас может произойти что-то очень и очень плохое. Нам пора идти. Я оборачиваюсь к Сэм в надежде попросить у неё помощи, потому что я не знаю, что делать. Но вижу, что моя спутница отвернулась и закрыла лицо руками. Я приглаживаю собачью макушку, треплю её по ушам и говорю:

— Это пройдёт.

Это всегда проходит.

Может, не до конца. Но позже станет легче.

Я поднимаюсь на ноги и делаю пару шагов в сторону Сэм. Она трясётся. Я беру её за руку и разворачиваю к себе. Она шепчет:

— Это так тяжело. Даже думать не хочу о том, как сильно ты её любил, и как тебе было тяжело всё это время.

Я понимаю — Сэм вспомнила своего брата. Она скорбит по нему. Её разрывает на части. Слёзы проделывают путь до аккуратного острого подбородка, и капают на шарф. Она их даже не вытирает. У этой девушки нет сил. Ей сейчас ничего не надо. Взорвись сзади что-нибудь — она и не заметит.

— Ты права. Родные погибли, девушка умерла у меня на руках. Я справлялся со всем этим дерьмом в одиночестве.

Она плачет.

— Но теперь я не один, — я успокаиваю её и глажу по щеке. Осторожно. Едва дыша. Я боюсь сделать ей неприятно, больно. Или, может, моя рука слишком холодная. Но, кажется, мое прикосновение успокаивает Сэм. Кажется, мое прикосновение к её холодной коже успокаивает и меня самого. Собака продолжает выть, но я не обращаю внимания. Мир вокруг нас исчез. Остались лишь мы вдвоём — полностью разбитые. Почти мёртвые. Уничтоженные собственным чувством вины. Лицо Сэм такое каменное, такое… неживое. Застывшее. Бледное. Но с каждой секундой она плачет всё меньше. Я начинаю слышать её дыхание, и невольно задумываюсь — она дышала до этого момента?

Кажется, теперь она ошарашена. Не ожидала, что я сделаю нечто подобное. Моя рука по прежнему гладит её щеку. Затем я притягиваю её к себе и обнимаю.

Как я мог раньше думать о том, что я в состоянии уйти? Бросить эту девушку? Остаться одному? Она спасает меня, я спасаю её. У нас взаимовыгодный контракт, получается. Затем я вдруг понимаю кое-что очень важное.

Я не хочу расставаться с ней. Не сейчас, когда мне так необходима помощь, поддержка, чьё-то тёплое дыхание, направленное в сторону моей шеи.

Это нужно мне.

Это нужно ей.

Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, я замечаю, что мы, оказывается, сидим на траве. Рядом лежит Джуди, склонив голову вниз. Больше не воет. Но по-прежнему не шевелится. Она смотрит на нас исподлобья грустными глазами, но больше не плачет.

— Едем домой, — говорит Сэм и встаёт, протягивая мне руку. Я быстрым движением глажу собаку по спине и с помощью Саманты поднимаюсь на ноги в прямом и переносном смысле.

Мы быстренько залезаем в машину и уезжаем прочь, как можно дальше от этого места. Сэм лезет в свой рюкзак и говорит:

— Припасла кое-что на чёрный день.

Она достаёт. Боже. Серьезно? Кукурузные палочки? Но, заметив реакцию собаки, думаю, может, Сэм и права, это поможет. Ну, помимо того, что эти два засранца осыпают салон машины крошками, да ещё и так щедро, словно не им потом всё это убирать, я вижу — они повеселели. Сэм не плачет, собака не воет. Они оба поедают сахарные палочки с таким наслаждением, с каким я затягиваюсь сигаретой, наверное. И осознание приводит меня в ступор — я не курил полтора дня. Меня не тянуло, сейчас не тянет. Почему?

Я нащупываю в кармане пальто пачку сигарет, но у меня нет ни малейшего желания доставать её. Вместо этого я прошу Сэм:

— Насыпь и мне тоже.