Егерь

От Грижи стало известно, что слухи о неприкосновенности кореллов все же просочились в массы. Голодающие люди недоумевали, почему в ход не идут такие большие запасы продовольствия. Кореллов, угнанных из хозяйств под предлогом честного распределения ресурсов, держали в нескольких бараках в западной части города, лишь изредка привлекая самых сильных из них к тяжёлым работам. На их охрану отрядили целый взвод стражников, и те все чаще жаловались на то, что возле этих бараков собираются бывшие хозяева кореллов с требованиями выдать им их скотину.

О свершившемся перевороте пока никто не судачил. Видимо, судьба кнеса, который не показывался на глаза своему народу с самого начала осады, мало волновала сотрапезников. Голод и неизвестность терзали умы горожан куда сильнее.

Пятая неделя осады выдалась довольно спокойной. Казалось, люди смирились со своей участью и открыто не роптали, что наводило Марию на дурные мысли.

— Странно все это… — говорила она пилотам за завтраком. — То эти сотрапезники готовы были бунты устраивать, а сейчас, когда у меня самой желудок к позвоночнику прилипает даже после «сытного» обеда, они сидят тише воды, ниже травы.

Пилоты соглашались:

— Да, не к добру все это…

Разгадка такого положения вещей открылась довольно быстро. В один из теплых вечеров Мария в очередной раз залегла в автодок. Ее срок беременности еще был невелик, но на сильно исхудавшем теле уже отчетливо виднелся животик. В автодок она ложилась все чаще — такими были требования программы по ведению беременности, и я приноровился использовать ее вынужденные отлучки в своих целях.

В тот вечер, перед тем как залечь на диагностику, Мария поручила мне принять наш паек. У плазменной турели дежурил Болотов, а Репей отсыпался после своей смены. В назначенный час я вышел в грузовой отсек и стал дожидаться посыльного. Минут через десять, когда ночь уже накрыла Пустошь, к челноку подошел человек от Грижи. Он передал мне текущую сводку для Марии и наш паек на следующий день. Я отнес пакет со сводкой в кабину пилотов, оставил на нашей маленькой кухоньке нехитрый паек, а сам задумал небольшую вылазку в город. Мне было интересно узнать, чем живут местные жители, о чем судачат, какие ходят в городе слухи. Да и постоянное пребывание в замкнутом пространстве наглухо вкопанного в землю «Ермака» довольно сильно на меня давило. Пилоты хотя бы изредка покидали челнок, заряжая батареи, а я такой привилегии был лишен, поскольку Мария считала временное затишье именно временным.

Убедившись в том, что рядом с челноком никого нет, я вновь снял узкую полоску защиты и вышел на свежий воздух. Огромный купол темнеющего на глазах неба, только подернутого россыпью ранних звезд, сразу очаровал меня. Я на пару минут задержался возле рампы, упиваясь свежим воздухом. Затем, оглядевшись, пробрался к ближайшему двору, стараясь передвигаться бесшумно. У небольшой калитки я на мгновение задержался. Обычно у порога этого сруба сидел престарелый сотрапезник, судача о жизни с соседкой. Их разговоры часто доносились до меня, когда я читал или делал уроки, примостившись на маленьком стульчике у самого края рампы. Этот добрый старичок никогда не делал ничего худого ни мне, ни егерям. Я пару раз видел его и рядом с челноком — старик иногда помогал пилотам грузить тяжелые батареи на телегу. Он часто подмигивал мне и шутил на свой стариковский манер. К военной службе старичок был непригоден, а потому помогал куреню в обороне, как мог — в основном рубил дрова для себя и соседей. Из его сарая до нас частенько доносилось довольно бодрое тюканье топора. Тюк-тюк-тюк… Под это мерное тюканье прекрасно думалось. Было в нем что-то родное, знакомое, словно я вновь оказался в своем старом курене. Лежишь рядом с кормилицей в хлеву, в печке ровно трещит огонь, а на задворках хозяин рубит на ночь дрова. Тюк-тюк-тюк…

Но сегодня хозяйская изба была пуста. На пороге никто не сидел, а в доме не горела лампа. Немного разочарованный, я уже хотел возвращаться на «Ермак», как вдруг услышал неподалеку какой-то шорох. Звук возни доносился от сарая, находившегося чуть поодаль от сруба. Как я ни вглядывался в сгущающуюся тьму, но разглядеть причину шума так и не смог. Любопытство мое взяло верх. Стараясь ступать по сырой земле как можно тише, я прошмыгнул к калитке владения, откуда доносился странный звук, и пригнулся. На минуту все стихло, будто кто услышал меня и затаился. Я не шевелился, стараясь дышать через раз. Наконец мое терпение принесло плоды — вновь послышались возня и сдавленное пыхтение. Я рискнул проползти вдоль забора до самого его конца и осторожно выглянул из-за угла.