Его величество

Проводя весь день в обществе королевы, император Николай избегал разговоров с ней о политике. Зато не упускал ни одного случая, чтобы не поговорить с принцем Альбертом, лордом Абердином, герцогом Веллингтоном, которые были среди гостей за королевским столом. Беседы длились иногда по нескольку часов.150

Английское правительство желало использовать пребывание императора Николая I для установления дипломатических отношений России с Бельгией. Мысль эта была внушена лорду Абердину бароном Стокмарком, неусыпным блюстителем польз и выгод кобургского дома.

На другой день по прибытии в Виндзорский замок Николай Павлович встретился с лордом Абердином. Министр еще не успел обозначить тему разговора, как император воскликнул:

— Вы хотите говорить со мной о Бельгии?

Увидев удивленно лицо лорда, император улыбнулся своей обворожительной улыбкой:

— Хорошо. Давайте говорить о ней сейчас. Сядем. Я забуду, что я император, вы забудете, что вы английский министр. Будем просто, я — Николай, вы — Абердин, — Николай Павлович, пародируя чиновника, поклонился лорду и, устроившись в кресле против него, продолжил фамильярно и ласково: — Итак, вы говорите, что королева желала бы видеть меня на дружеской ноге с Леопольдом. Я сам искренне желаю того же, я всегда любил и уважал дядю королевы и был бы от души рад возвратиться к прежней нашей дружбе, но пока польские офицеры останутся на службе короля — это совершенно невозможно. Согласно нашему условию мы обсуждаем дело не как император и министр, а как джентльмены. — Неопределенная улыбка пробежала вокруг его губ, явно скрывая неудовольство. Оно незамедлило прорваться в резком, задиристом голосе: — Поляки были и остаются мятежниками. Позволительно ли джентльмену принимать к себе на службу людей, виновных в мятеже против его друга? Леопольд взял мятежников под свое покровительство. Чтобы сказали бы вы, если бы я стал покровительствовать О’Коннелю, вздумал назначить его своим министром? Что касается Скржинецкого, это не так важно, он ранее оставил нашу дружбу, но Крушевский — совсем другое дело, случай непростительный. Он был адъютантом брата моего Константина. Леопольд будто и не знал об этом — назначил его на доверенный пост, произвел в генералы. Может ли джентльмен поступать так относительно другого джентльмена? Скажите вашей королеве, что в тот самый день, когда ее величество даст мне знать, что поляки оставили службу короля бельгийцев, министр мой получит приказание как можно скорее отправиться в Бельгию.

— Я не признал бельгийской революции, — продолжал уже в спокойном тоне после длительной паузы государь, — и никогда ее не признаю. Впоследствии, однако, я признал Бельгийское королевство. Я умею держать свое слово, уважаю договоры и свято исполняю их. Я долгом считаю отныне охранять существование Бельгии, как и всех прочих держав.

Логика русского императора была понятна лорду Абердину, хотя интересы не совпадали с категоричным заявлением собеседника. Он не стал спорить. Английского министра более интересовал взгляд Николая I на положение дел во Франции.

— У России и Франции после одного инцидента, прекращены дипломатические отношения, — сказал он осторожно.

— Не совсем, — поморщился Николай Павлович и добавил: — Сношения между правительствами поддерживаются поверенными в делах.

— Значит, о дружеских отношениях с Людовиком-Филиппом не стоит и говорить, — проронил разочарованно лорд.

— Людовик-Филипп оказал большие услуги Европе, я признаю это. Но лично я никогда не буду его другом, — категорично заявил русский император.

— Решение окончательное? — вдруг с живостью и интересом спросил лорд Абердин и внимательно посмотрел на собеседника.

— Говорят, его семья примерна и вполне заслуживает похвалы, — начал задумчиво Николай Павлович. — Но сам он… — Император откинул голову, по лицу его пробежала болезненная гримаса: — Но сам он? Что он сделал? Чтобы обосновать, укрепить свое положение, он искал подкоп под меня, пути подорвать достоинство мое, как русского императора. Я никогда ему этого не прощу…

Лорд Абердин понимал, что главным препятствием к сближению России и Франции был принцип июльского правительства, принцип революционный, прямо противоположный и чувствам императора российского, и политике его. Однако, не признав в 1830 году Людовика-Филиппа, государь российский не стал вредить ему, не давая врагам его ни малейшей поддержки.