Его женщина

Мне стало стыдно, и я снова стал себя успокаивать: беспокоится она, как же, волнуется. Да все потому, что ей нужны деньги – ее маленький бизнес, частная парикмахерская, уже почти ничего не приносит, в стране затяжной кризис. Теперь можно рассчитывать только на мои гонорары – мои книги, слава богу, еще продаются. А расходы, у нас, надо сказать, немалые. Мы привыкли жить вольно и широко. Кстати, осенью мы собираемся в Италию. А Италия, знаете ли, требует больших денег. Мы привыкли ни в чем себе не отказывать – мы любим хорошие рестораны и пятизвездные отели. Галка, как все женщины, обожает хорошие шмотки. Статус, однако!

Нет, работать сегодня опять не получится – это понимал. Я был раздражен и обижен. Обижен на жену, а раздражен на себя.

Свернул файл и открыл почту, давая себе при этом слово, что вот завтра – точно, наверняка. Завтра я себе не дам. «Завтра, завтра, не сегодня – так лентяи говорят», – любила повторять моя бабка.

Ага, почта полна! Уже интересно. Так, мусор и спам, реклама и прочая чушь. А что это? Ага, опять от поклонницы. Старая знакомая – восторженная девушка средних лет Марина Николаевна Сторожева. Все никак не угомонится, милая. Зря я ответил. Бываю такие экземпляры, которым лучше не отвечать. Иначе не выберешься. Похоже, эта дама из них.

Ну ладно, я любопытен как женщина. Кстати, чушь, что мужики не любопытны – поверьте, мы, сильный пол, любопытны не меньше женщин! Гляну. Всего-то одна минута, не больше.

Вот тебе раз. Кажется, меня ждет объяснение в любви любимому автору! Поди ж ты, как складно и как приятно! Нет, она совсем не дура, эта Марина Николаевна. Мой роман «То, что нас ждет впереди» был и вправду хорошим, крепким, удачным. Я написал его после расставания с Алисой, будучи в полном душевном раздрае. Работал в Масолове, у бабы Зины. И у Марины Николаевны в этот момент тоже, похоже, было неладно. Кажется, мы с ней совпали. Я замечал – людей всегда трогает и цепляет разное, то, что ложится конкретно на их ситуацию. У кого-то измена, у кого-то предательство друга, у кого-то смерть близкого и чувство вины за это. Читатель выхватывает именно то, что волнует его, что болит в данный момент. Или же то, что навсегда осталось незаживающей раной.

Тот роман получился. Писать его было трудно и легко одновременно. Я видел, что строчки мои ложатся красиво. Нет, это не «красивость», совсем нет! Это – боль и отчаяние, искренность и даже исповедь, это правда и честность. А это всегда заметно. Когда я поставил последнюю точку, то был несчастен, опустошен, но снова свободен. Писал его на надрыве и, поставив точку, будто выплюнул, выхаркал, исторг из себя боль и отчаяние. Мне стало легче. Наверное, госпожа Сторожева испытала нечто подобное. Ну да, и слава богу, если помог, честь мне и хвала. Конечно, я слышал такие слова много раз: «Вы помогли мне справиться с горем, с бедой, отчаянием. Мне было легче пережить предательство. Вы дали мне надежду».

Да, дорогие слова для писателя, даже для такого отпетого циника, как я.

Ну спасибо, дорогая Марина Николаевна! Вы подняли мою самооценку, сейчас мне это просто необходимо.

Я встал и прошел по комнате. И кажется, я понял, что надо делать! Надо срочно сменить обстановку! Какие у нас варианты? Самый простой – уехать на дачу.

Это я называю наш дом дачей, так для меня приятнее звучит. Конечно, наш коттеджный поселок далек от дедовской дачи – даже и сравнивать нечего! У моих стариков была действительно дача – с огромным сосновым участком, со старым деревянным домом, с верандой с цветными стеклышками, на которой я ловил зеркалом цветных солнечных зайчиков. С поляной для костров, куда мы стекались по вечерам с моими друзьями-приятелями. Рядом – футбольное поле, полысевшее от наших кед и резиновых бот. Самодельные ворота, кожаные мячи – грязно-коричневые, ободранные, но самые дорогие, не дай бог потерять!

Серые шляпки подберезовиков в подлеснике за калиткой, которые я приносил в клетчатой ковбойке на кухню бабушке. Запах нагретых солнцем велосипедных шин, девичьих кос и нежной кожи – совсем близко, на расстоянии ладони, когда она, твоя мечта, смущенно и испуганно усаживается на раму твоего велосипеда. А ты задыхаешься от возбуждения, страха и счастья – вот-вот разорвется сердце, еще чуть-чуть.

Старые и пыльные пальто в предбанничке, как называла прихожую бабушка. Запах табака из дедова кабинета. И запах сырников по утрам – конечно, со сметаной и земляничным вареньем.

Загорянка. Слово-то какое, а? Загорянка. Немного смешное, лукавое, нежное – как имя сказочной героини.

Детство. Детство и счастье.

Запах детства и запах счастья.

Галка была внимательна к моей матери, да. Исполняла все ее просьбы и даже капризы. Но так и не смогла простить моей матери «мое порушенное детство», что та, по сути, выгнала меня из родного дома, продала дачу – родовое гнездо, – о которой я все время рассказывал. «Она лишила тебя не только детства – она лишила тебя всего! – повторяла моя жена. – Матери так не поступают».