Эйфория

Постояв еще немного в задумчивости, Бенедикт закрыл окно и вернулся за стол.

Тони угадал.

Хельга была как раз такой, как он хотел, вернее, такой, какой он представлял себе журналистку, которая могла бы сделать то, чего он от нее ожидал, или то, зачем, собственно, затеял эту встречу, практически в точности соответствуя его фантазиям. И он ей не нравился. Это можно было утверждать более или менее уверенно уже спустя несколько минут после начала интервью. Будучи, вне всяких сомнений, профессионалом высокого класса, она, разумеется, могла бы это скрыть.

Она не захотела.

Всю дорогу, с самого первого вопроса и до того момента, когда она, убедившись, что получила все, что ей было нужно, равнодушно попрощалась и ушла, она была с ним подчеркнуто холодна. Будь это его клиентка, Бенедикт сказал бы, что только что провел одну из своих самых неудачных сессий. Такие случались в его работе, хотя и редко, и он не видел в этом ничего страшного. Но здесь ситуация была другой, – инициатива и ведущая роль принадлежали Хельге, и Бенедикту оставалось лишь спокойно принимать то, что она ему предлагала.

Коротко улыбнувшись уголком рта, Бенедикт потянулся к лежащей рядом пачке сигарет и, прикрыв глаза, прислушался к себе.

Хельга не задавала личных вопросов. Во всем, что касалось его работы или того, что каким-то образом было с ней связано, она была исключительно вежлива и корректна, а границ приватности и интимности не переходила. И все же было в их разговоре что-то, что сполна оправдывало то, ради чего он затеял всю эту, по выражению Тони, «нелепую клоунаду».

Бенедикт улыбнулся. Даже после того, как они подробно поговорили об этом, Тони все равно остался при своем мнении и в конце концов заявил, что если Бенедикт хочет, чтобы его трахнула недалекая агрессивная женщина, то ради этого не стоило затевать интервью, но он, разумеется, может делать все, что захочет, только пусть не жалуется потом, что у него с похмелья болит голова. Бенедикт оценил сдержанный выбор слов, обычно не свойственный его помощнику, и в свою очередь не стал уточнять, какое именно из очевидно рвущихся наружу выражений тот заменил первым попавшимся эвфемизмом. Голова у него заболит, как же. Бенедикт затянулся и посмотрел в окно.

Хельга Фергюсон не была недалекой. Она была умной, жесткой, профессиональной и талантливой, прекрасно разбиралась в людях и не имела никаких предрассудков, связанных с его работой, в которых ее можно было бы заподозрить в силу ее положения в обществе или рода занятий. Но как только она включила диктофон, холодность и неприязнь, прежде спрятанные за ширмой дежурных реплик и любезных слов, медленно выползли наружу и, отряхнувшись, как пловцы, вышедшие из ледяной воды, встали между ними в полный рост.

Бенедикт наклонил голову. Многие, пожалуй, назвали бы ее поведение непрофессиональным, хотя, будучи знакомым с несколькими журналистами и редакторами известных изданий и в течение долгих лет проявляя любопытство к – правда, по большей части, аналитическим и новостным – телевизионным программам, – он знал, что в рамках определенного жанра это вполне допустимо. В конце концов, ей нужно было узнать от него… А что, кстати, ей нужно было узнать?

Он поднял трубку телефона и, вопреки сложившейся привычке, не используя функцию «свободных рук», связался с Мэри, попросив ее принести ему крепкого зеленого чаю. «Гандпаудер, максимально жесткий, Мэри», – сказал он и вернулся к своим размышлениям.

Все ее вопросы, если не считать самых простых и банальных, в целом сводились к одному – пусть и звучало это, в основном, только в подтексте, – каким образом ему удается быть настолько самоуверенным, чтобы предполагать, что женщина – любая женщина – посчитает для себя нормальным или правильным воспользоваться его услугами?

Бенедикт откинулся назад и улыбнулся. Это не был провокационный вопрос. В том смысле, что, задавая его, Хельга не пыталась заигрывать или каким-то другим способом упаковать (он мысленно застонал, вновь вспоминая Тони Брокстона) осознанное или неосознанное желание. Он ей на самом деле не понравился. Тем сильнее влекло его к их разговору и тем ярче и насыщеннее по мере продвижения вперед становились его ощущения, опасно приблизившись в какой-то момент к грани, за которой лежало нечто уже совершенно неизведанное.

Не то чтобы для Бенедикта было непривычным не вызывать у женщин симпатии или он никогда не получал отказов. Дело было в другом: слушая Хельгу сегодня и давая ей возможность высказаться, он позволил ей больше, чем кому-либо из своих клиенток, больше, чем кому-либо из своих партнерш, – позволил целиком и полностью перехватить инициативу и вести самой.

О да, это было то, чего он хотел.

Взглянув на лениво мигающий огонек сигареты в своих руках, Бенедикт залпом выпил чай, несколькими минутами ранее принесенный Мэри, и, потянувшись к телефону, открыл поле для SMS и набрал еще одно сообщение.

«Ты не представляешь себе, насколько она была хороша».