Эйфория

Бенедикт потянулся, как кошка, и весело посмотрел на него.

– Что сказал бы в этом месте Тони Брокстон?

– Что ты испытываешь эксгибиционистское желание продемонстрировать свою привлекательность, но это действие – контрфобическое4, так как на самом деле ты своей привлекательности до чертиков боишься, – оттараторил Тони, словно читал по бумажке написанный текст.

– Отлично, – улыбнулся Бенедикт, – не считая того, что Тони Брокстон не использует выражения вроде «до чертиков».

– Это детали, – отмахнулся Тони. – Так это правда? – вопрос был лишь наполовину шутливым, и оба это чувствовали.

– И да, и нет, – Бенедикт открыл пачку и достал новую сигарету. – Для меня это в большей степени эксперимент… С обменом ролями.

– Обменом ролями? – Тони прищурился, пытаясь поймать мысль, пока, наконец…

Значит, так он это видит.

Тони подавил желание схватиться за голову.

– Ты хочешь, чтобы тебя трахнули, – медленно произнес он, чтобы убедиться в том, что он все правильно понял.

– Именно так, – подтвердил Бенедикт.

Он взял с подоконника пепельницу, снова закурил и пересел за стол.

Глядя, как пальцы Бенедикта скользят по светло-ореховой поверхности стола, Тони думал о том, что он делает в своей игровой комнате. Что происходит, когда эти пальцы соприкасаются с нежной женской кожей, и к чему они на самом деле прикасаются. Что лежит за неуловимой границей, которую он заставляет их перейти? От этого невольно начинала кружиться голова.

Тони никогда не пытался для себя дать определение работе Бенедикта, но, если бы его спросили, он ответил бы, что, пожалуй, то, что он делает, напоминает… Да, напоминает работу архитектора. Человека, который входит в прекрасный, но наглухо закрытый и забытый дом, отпирая роскошные комнаты и открывая настежь окна. И, стоя в свете яркого солнца, ворвавшегося внутрь, улыбается тому, как они начинают дышать.

Общество, в котором мы живем, не слишком благосклонно к сексу, поэтому Тони привык к тому, что Бенедикта воспринимают как нечто среднее между ярмарочным шутом и удачливым альфонсом. Объяснять всем и каждому суть его работы было бы утомительно, да и не нужно. Достаточно было того, что они хорошо понимали друг друга, а женщины, которые получали от Бенедикта свой, уникальный и необычный опыт, умудрялись так правильно молчать, что это работало лучше всякой рекламы.

Бенедикт открывал женщину, как драгоценный фолиант, скользя руками по обложке, перебирая страницы и рассматривая прихотливый шрифт. Он удерживался от того, чтобы делать заметки на полях, удовлетворяясь тем, что текст открывается ему во всей своей оригинальности и красоте, и за это его партнерши – иногда Тони было сложно называть их клиентками – были ему безмерно благодарны.

После случая с Энни Тарт Тони долго думал, что в этом долговязом светловолосом и, в общем, некрасивом человеке, могло так расположить к себе молодую женщину, недавно пережившую изнасилование, чтобы при первой же встрече решиться переписать грубо вложенную в нее искаженную программу. И внезапно понял: просто Бенедикт не собирался ничего переписывать. Он взял ее за руку и повел в другое место, где таких программ не было и не могло быть.

Время близилось к вечеру, и солнце переместилось, погружая лицо Бенедикта в тень. Он молча сидел, откинув голову, и Тони беззастенчиво рассматривал его. Резкий профиль, тревожные глаза, высокие скулы. Ни следа обычной легкости и уверенности. Только пульсирующая чувственность и дикая, безумная глубина. Беспредельная и уязвимая.

И тогда Тони понял.

Сменить женщину на поле секса, лечь с ней в постель и позволить ей играть ведущую партию – просто, не требует ни воображения, ни смирения. Еще один способ овладеть ею.

Но не женщиной он хочет овладеть.

Тони всмотрелся в спокойно и без всякого вызова откинувшегося в кресле Бенедикта и поразился тому, что увидел. Тому, что можно так просто задавать себе вопросы, так прямо мыслить, так откровенно отвечать. Можно идти вперед, догадавшись, что дорога желания ведет в обе стороны. И согласиться пройти по ней до конца.

– Послушай, Бенедикт, она ведь ничего не поймет, – сказал Тони, и его голос прозвучал в наступающих сумерках тихо и жалобно.

– Это неважно, – отозвался Бенедикт. – Поверь мне.

Глава 2

Хельга. Мартеле

Мартеле, мартле или martele (фр. marteler – «молотить», «отбивать», «отчеканивать») – один из основных штрихов при игре на смычковых музыкальных инструментах.

Является ударным штрихом с острым акцентом в начале, подобно согласной в потоке речи, и всегда с паузой между звуками.