Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Годом позже на встрече, созванной для формирования теоретической базы трехтомного труда об истоках капитализма, А.Н. Чистозвонов попытался, на словах отдавая дань стандартному марксизму, обеспечить историкам больше свободного пространства. С этой целью он высказал предположение, что вариант капитализма, описанный Марксом в первом томе «Капитала», является исключительно английским и, следовательно, не может служить моделью для историков, изучающих Россию^{541}. Как и ожидалось, этот тезис вызвал поддержку таких ученых, как Гиндин, Яцунский, Рындзюнский, Сказкин и, конечно, Павленко. Как спасти марксистский подход к российской истории от крушения? Чистозвонов стал настаивать на том, что Маркс на самом деле обнаружил две формы капитализма. Той формой, какую советские историки по ошибке применяли с конца 30-х годов к России, была первая, английская форма. Вторая форма укоренилась в Испании, Австрии, Пруссии и России, там она проявилась очень действенными формами политической надстройки

^{542}. На вызов, брошенный наиболее развитыми странами, другие, с великодержавными устремлениями, ответили созданием поддерживаемого государством капитализма, смешанным вариантом, «установленным сверху», в котором старый феодальный способ производства сохраняется, а новый капиталистический способ привносится в искаженной форме. Доктринальную базу для такой «прусской модели» капитализма Чистозвонов и его союзники нашли в главе XX третьего тома «Капитала». Оппоненты возразили, что закрепление главенствующей роли за политической надстройкой было свойственно российской историографии вплоть до Покровского, но в 1930-е годы от этого избавились. (Они кроме этого, немного непоследовательно, эту тенденцию назвали сталинистской.) Разве не меньшевики проповедовали, что Россия только в начале XX века начинает подвергаться воздействию капитализма, что надстройка необычно сильна, что базис слаб и, следовательно, Россия еще не созрела для социалистической революции? Так почему такая ересь снова пробралась в советскую историографию?

И если сторонников раннего развития капитализма тревожило то, что их позицию подрывало предположение о двух вариантах капитализма, их должна была напугать еще больше возможная альтернатива существующей схеме «феодализм — капитализм». В передовой статье в сборнике по вопросам теории докапиталистических обществ Л.B. Данилова, одна из авторов коллективного доклада, представленного на симпозиуме 1965 года, объявила, что марксистские стандартные пять стадий исторического развития — всего лишь «схема», разработанная в конце 20-х и начале 30-х годов в борьбе с троцкизмом, по-видимому под давлением сталинизма. Схема была выведена на опыте Западной Европы советскими учеными, еще прискорбно мало знакомыми с Марксом^{543}

. Пришло время ученым пересмотреть всю «концепцию», учтя при этом предисловие Маркса к его «К критике политической экономии».

Хранители ортодоксии и слышать не хотели о пересмотре марксизма. Что касалось Заозерской, то, согласно ее точке зрения, пятичленная схема Маркса не была формулировкой сталинской эпохи, она явилась продуктом развития марксистской мысли в 1840-е годы^{544}. Заозерская уже высказывала на симпозиуме 1965 года подозрение, что авторы основного доклада пытаются снова ввести в советскую историографию «крепостническую» формацию для описания России XVII и XVIII веков. Такая формация уже предлагалась в конце 1920-х годов Сергеем Митрофановичем Дубровским в качестве альтернативы торговому капитализму, но была быстро отвергнута. Присутствие на симпозиуме Дубровского, наводившее на мысль о том, что и он заметил «второе рождение» своей формации, естественно, обеспокоило Заозерскую и ее коллег

^{545}.[189]

Более того, на симпозиуме, да и после него, раздавались голоса тех, кто явно пытался протащить в советскую историографию «азиатский способ производства» в качестве отдельной формации и даже отнести ее к России периода раннего Нового времени^{546}. Естественно, дебаты конца 60-х и начала 70-х годов о природе российского абсолютизма грозили поднять этот вопрос^{547}. Дискуссия о природе российской мануфактуры была терпима и даже желательна, как и спор о датировке перехода от феодализма к капитализму в России. Такие дебаты уже проходили без происшествий в 40-е и 50-е годы. Но предположить, что последовательность «феодализм — капитализм» может оказаться неприменимой к России, или даже то, что применима она только в ограниченной степени, означало возобновление дискуссий начала 30-х, а это определенно уже нельзя было более терпеть.