Читаем Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет полностью

Некоторым странам повезло, и у них был длительный период политического спокойствия, во время которого постепенно развились рациональные модели правления. В таких случаях можно с полным основанием говорить об их constitutions générales. Предреволюционное политическое устройство Франции, например, утвержденное на четко очерченных, обладающих привилегиями сословиях, казалось многим современникам, включая императрицу, примером этой формы развития. И хотя Екатерина в свои последние годы с большим презрением относилась к политическим способностям Людовика XVI, она до самой своей смерти, до 1796 года, верила, что достаточно небольших изменений в традиционном устройстве Франции, чтобы восстановить гармонию в этой беспокойной нации. Способ, каким было устроено правление в Великобритании, тоже результат санкционированного историей развития, казался императрице еще одним примером конституционного развития. Несмотря на двусмысленность (результат отсутствия там писаной конституции как целого), никто не выражал большего уважения к английскому способу правления, чем российская императрица, как бы парадоксально это ни казалось на первый взгляд

{381}. Превосходно приспособленная к коммерческому складу британцев (и действительно, все жизнеспособные конституции должны быть подогнаны под конкретный характер того народа, которым они предназначены управлять), она явилась удачным компромиссом между свободой и порядком. Придававшее больше значения свободе, чем порядку, конституционное устройство Англии не служило образцом для копирования; но это не было проблемой, так как конституции еще не стали теми документами, которыми похваляются или которым подражают.

России в политическом развитии повезло меньше, чем Франции или Великобритании. Как следствие, до 1785 года никакая часть населения не могла сказать, что имеет счастье пользоваться защитой закона[146]

. Даже дворяне не могли сослаться на систематично изложенные, проистекающие из их принадлежности к официально определенному сословию права и привилегии. С течением времени дворяне получили определенные привилегии, такие как возможность служить или не служить, ездить за границу, передавать свой статус потомкам и так далее. Однако, не будучи кодифицированы, такие привилегии, пожалованные одним правителем, могли быть отменены другим. Императрица намеревалась собрать вместе и кодифицировать права и привилегии для трех сословий. Правами и привилегиями, следует заметить, предполагалось охватить дворян, города и государственных крестьян всей империи, в том числе и тех районов, на которые подушная подать распространилась недавно. Эта абсолютистская конституция должна была стать действительно общегосударственной по своему масштабу.

Конституция должна была стать не просто общегосударственной — она должна была пройти официальные процедуры составления и затем получить ход. Она должна была приблизиться к тому, что императрица назвала применительно к Франции «общественной конституцией» (public constitution)

{382}. Конституции было предназначено стать «непременной», или, как говорилось во вступлении к Жалованной грамоте дворянству, привилегии жаловались «на вечные времена и непоколебимо». В силу этого законодательство было задумано так, чтобы стать по своей силе фундаментальным законом. Именование Грамот «жалованными» — тоже шаг в этом направлении. Ощущение непоколебимости усиливалось несколькими дополнительными чертами. Во-первых, после десятилетия работы Грамоты были изданы по особому случаю: день рождения императрицы, ее 56-летие
[147]
. Во-вторых, они были облечены в слова, отличные от тех, что были в предыдущих законах: в то время как последние издавались от имени его или ее императорского величества, в Грамотах идет речь об «Императорском Величестве»: документы должны были сохранить свою силу независимо от того, кто в данный момент управлял государством. Они даже должны были устоять перед атакой, которую, как императрица с полным основанием подозревала, предпримет ее сын[148].[149] Как раз это ощущение непоколебимости и должно было отличать ее Грамоты от других, недолговечных законов. Тщательно разработанные и логически последовательные Грамоты, охватившие основные части населения, явятся главными составляющими российской «конституции вообще» (constitution générale). При Петре I политическая власть была десакрализирована; при Екатерине 11 она станет еще и деперсонализирована. Институциализация политической власти посредством абсолютистской конституции станет подарком Екатерины в честь ее дня рождения стране, ставшей для нее родиной.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное