повесив шестерых на стенах. Но Амона,
седьмого, тело в Нубию[18]
отправив,и на стене Напаты[19]
в назиданьеоставил. Как это тебе?
ХОРЕМХЕБ
Уверен,
явилась эта жертва благотворной!
ЭХНАТОН
Неужто беспричинная жестокость
в твоей душе не порождает ужас?
ХОРЕМХЕБ
Закон войны — тебе он непонятен…
ЭХНАТОН
Нет, это ты, ты сам мне непонятен!
Твои глаза добры, ты прост и не заносчив.
И нет в тебе жестокости, но я
тебя боюсь…
ХОРЕМХЕБ
Меня? О мой царевич!
ЭХНАТОН
Мы далеки, нас разделяет бездна.
ХОРЕМХЕБ
О да! Ты государь, наследник трона,
а я — солдат, каких десятки тысяч.
ЭХНАТОН
Я не о том. На разных языках
мы говорим. Но есть меж нами узы,
незримые. Они соединяют
бессильные видения мои
с твоей простою прямотой и силой.
Принять все сущее, как оно есть,
умеешь ты. Когда б и мне уметь!
Пауза.
Будь другом мне!
ХОРЕМХЕБ
Я твой, о господин!
ЭХНАТОН
Когда я стану править, — ты мне поможешь?
ХОРЕМХЕБ
О, помогу! Ты превзойдешь величьем
царей всех стран, династий и народов!
ЭХНАТОН
Но чем я превзойду царей былых?
ХОРЕМХЕБ
Обширнейшей державой, чьи владенья
раскинутся за рубежи Двух царств.
ЭХНАТОН
Еще земель? Еще народов пленных?
Еще блистающих дворцов и храмов,
и тысячи наложниц вместо сотен,
которыми владел отец?
Нет, воин, я мечтаю о другом.
О царстве, где живут в любви и мире,
где пленникам дарована свобода,
жрецы немногочисленны, а жертвы
не так обильны. Вместо тысяч женщин —
единственная, чей прекрасный образ
через века не позабудут люди…
Пауза.
Вот, Хоремхеб, о чем мечтаю я.
Слышится взволнованный гул голосов, плач и стенания. В центральной двери появляется Верховный жрец.
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
О царевич!
ЭХНАТОН
Да, господин?
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Великий фараон, возлюбленный сын Солнца
отошел в страну Осириса.
ЭХНАТОН
Отец мой умер?
Но кто же мой отец?
Отец мой, Ра, кого зовут Атоном.
О Солнце!
Когда над горизонтом ты восходишь,
тьма исчезает.
Когда ты утром шлешь свои лучи,
то пробуждается Земля,
когда ты низко,
твои лучи ее ласкают.
Когда стоишь в зените —
у ног твоих лучится день,
твоя заря
украшает края небес,
о живой Атон,
податель жизни.
Занавес.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Три года спустя. Комната во дворце, увешанная яркими гобеленами. Тии и Эхнатон восседают на стоящих рядом золотых креслах. Чуть в стороне — кресло Верховного жреца. Царский писец держит свитки папируса. Эхнатон скучает.
ТИИ
Продолжай.
ПИСЕЦ
Вот что дальше пишет
Душратта, царь Митанни:
«С отцом твоего сына
мы жили в дружбе, но
с сыном твоим
да возрастет наша дружба десятикратно.
Да будет благословен он,
и дом его, и колесницы, и кони,
его чиновники, его земли
и все его имущество, и владенье».
Его отец прислал мне много золота —
еще больше золота я жду от брата,
ибо много его в Египте, словно пыли.
ТИИ
Что скажешь, господин мой?
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Царь Митанни
нам написал как друг.
Таким же должен быть ответ наш.
ТИИ
А золото?
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Десять талантов[20]
.ТИИ
Что скажете, сын мой?
ЭХНАТОН
Я не слушал.
ТИИ
Прочти еще раз,
чтоб царь услышал.
ЭХНАТОН
В этом нет нужды.
ТИИ
Но, сын мой…
ЭХНАТОН
Это письмо написано не мне.
ТИИ
Душратта пишет мне — но для тебя!
ЭХНАТОН
Спроси Верховного жреца. Все нити
происходящего у нас в стране —
в его руках.
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Я, государь, служу тебе усердно,
ЭХНАТОН
Такое бескорыстное служенье!
Я восхищен!
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Советую любезный дать ответ
Душратте и с письмом отправить десять
талантов золота.
ЭХНАТОН
Но, может быть, богам оно нужнее?
Не лучше ль будет
оставить золото жрецам Амона?
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Речь не идет о золоте из Храма.
ЭХНАТОН
О, понимаю! Что попало в Храм —
обратно не воротишь.
Ты, жрец, должно быть, строгий казначей!
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Да. Ибо это — тоже часть служенья.
ТИИ
Что отвечать Душратте?
ЭХНАТОН
Что угодно!
Я сочинил стихи. Хотите
их услышать?
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Дозвольте покорному слуге
услышать слово фараона.
ЭХНАТОН
Прежде чем птенец родится из яйца,
прежде чем впервые подаст свой голос,
Ты вдуваешь в него дыханье, чтобы он жил.
Ты назначаешь ему срок разбить скорлупу,
и он выходит из яйца,
дабы славить Тебя своим щебетаньем,
на шатких ногах своих
покидая темницу…
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
М-м, прелестные стихи, мой государь.
ЭХНАТОН
Тебе, конечно,
классика милей.
Амон, насколько я припоминаю,
внушил прапрадеду другие строки.
Великий Тутмос Третий сказал так:
Крит и Кипр застыли в страхе,
те, кто и посреди моря
твой слышат рев.
Я позволил им увидеть твое величие,
подобное величью мстителя,
поднимающегося над телом жертвы.
Прошу меня простить.
Птенец, пробивший скорлупу,
не так уж важен.
ТИН
Есть ли еще дела,