Эхо чужих грехов

– Как «кто»? – начал распаляться Ромодановский. – Именно это я и предполагал. Наш почтеннейший Григорий Адамович отнюдь не семи пядей во лбу, только и умеет, что морды задержанным бить да лезть без спросу не в своё дело, но вот чужой успех присвоить да отрапортовать через голову начальства – здесь он первый. Я тебе что сказал? Чтобы ты людей взял столько, сколько надо, я ради тебя полицмейстера пригнул, думал, ты дело возглавишь. А ты что учинил?

Генерал-губернатор скроил «робкую» мину, изображавшую, по его мнению, поведение Щеглова при разговоре с полицмейстером, плюнул от отвращения и продолжил нотацию:

– Реверансы приседать да расшаркиваться большого ума не нужно. Троих в штатском он попросил! А в твою умную голову не пришла здравая мысль, что раз уж его отодвинули, то наш Григорий Адамович ни за что не успокоится, копать будет, пока не обойдёт тебя на повороте? Понятное дело, что у него-то отнюдь не трое в штатском работали, а всё, что ты нарыл, в тот же день ему становилось известно. Кабы у тебя людей побольше было, он бы всей картины сразу увидеть не смог, ты бы всегда на шаг впереди бежал, глядишь – и добился бы результата. А теперь что мы имеем?

Имели они полный конфуз. Пока Щеглов, отправив одного из своих агентов в Бельцы, чтобы следить за мадам Леже, второго приставил к французу-ресторатору, а сам вместе с Толстых вплотную занялся княгиней Марией и её вечно пьяным мужем, полицмейстер подсуетился: через день после встречи подозрительной троицы арестовал ресторатора, обвинив француза в сбыте поддельных денег. Ассигнация была всего одна, но зато на значительную сумму – двадцать пять рублей. Ею ресторатор расплатился с поставщиком провизии – одним из местных купцов.

Полицмейстер изъял купюру и предъявил её в местное казначейство на предмет проверки. В казначействе долго спорили, но потом пришли к выводу, что деньги поддельные. Задержанный всё отрицал, утверждая, что ему этой ассигнацией вернула долг старая знакомая. Имя её он называть отказывался. Больше предъявить французу было нечего, но, что хуже всего, случилась нежданное: оставив пьяного мужа в гостинице, княгиня Мария взяла извозчика, чтобы проехаться по лавкам, вышла без вещей, лишь с кружевным зонтиком и ридикюлем в руках, и… исчезла. Следом за ней из Бельцов пропала мадам Леже.

Как следовало из показаний слуг, посыльный в дорожном экипаже привёз для домоправительницы письмо и, как это обычно бывает, остался ждать ответа. Но вместо письма забрал саму мадам Леже. Та вышла со шляпной картонкой в руках, села в экипаж и уехала. Поиски, устроенные Щегловым на почтовых станциях, ничего не дали, ни мадам Леже, ни княгиня Мария Черкасская не брали прогонов, да и по описаниям их никто не помнил. На станциях не видели ни малинового капота, ни красной шляпки со страусовыми перьями. Пока поручик носился по округе, отыскивая женщин, гостиницу покинул проспавшийся князь Василий. Этот уехал как положено – на почтовых – и целью поездки записал в подорожной Санкт-Петербург, но задерживать князя было не за что, нельзя же всерьёз обвинять его в том, что не дождался приёма у генерал-губернатора.

Щеглов поймал себя на мысли, что, задумавшись, он пропустил начало очередной начальственной тирады. Впрочем, это не имело значения. За три недели, прошедшие со дня ареста ресторатора, Данила Михайлович повторял одно и то же: ругал помощника и требовал сдвинуть дело с мёртвой точки. Сейчас начальник чуть ли не в сотый раз вспоминал пресловутую бумагу из Министерства внутренних дел:

– Циркуляр об изготовленных в Париже фальшивых ассигнациях сначала через твои руки прошёл, и лишь потом полицмейстер с ним ознакомился. Почему же тот взял бумагу на вооружение, а ты нет?

Щеглов уже бессчётное количество раз признавал свою промашку, но настырность начальника не знала пределов, Ромодановский всё тряс и тряс одним и тем же аргументом, и поручик не выдержал:

– Я, вообще-то, не уверен, что ассигнация была фальшивой. Мне кажется, что полицмейстер надавил на казначейских, вот они и перестарались в своём рвении.

– Может, и так, – легко согласился генерал-губернатор. – Да только это ничего не меняет. Ты же знаешь, что наш Григорий Адамович – чистейшей воды проходимец, ему краплёными картами играть – ничего не стоит, а врёт он, вообще, как дышит, даже и без цели, по привычке. Он так сам себе более важной фигурой кажется. Но ты-то ведь – умница, золотая голова. Как можно таких простых вещей не понимать? Всё в белых перчатках ходишь, в благородство играешь, а подлецам проигрываешь.

Щеглов стиснул зубы, но что он мог сказать? На его счастье, выволочка наконец-то закончилась. Начальственный тон стал менее обличающим, а разговор приобрёл прагматичный оттенок.

– Что делать будешь? – вздохнув, осведомился Данила Михайлович. Вопрос за прошедшие дни задавался уже не раз, и теперь князь аккуратно уточнил: – Нового ничего не придумал?

Щеглов, просидевший все три недели на допросах неуступчивого ресторатора, признался:

– Думаю, что арестант ничего нам не скажет. Попробую ещё раз обыскать его ресторан.