Экивоки

Октябрь – лакуна между прохладой и холодом. Манекены у магазинов уже в теплых куртках, но все еще босиком.

***

В Иркутске байкальский нефрит оборачивается булыжником, байкальский загар бледнеет прямо на глазах, байкальская вода в крови меняется на хлорированную. Не остается даже фотографий, потому что я против жалких попыток передать на фото свет, цвет, запах, ощущения степного ветра в лицо и гладкости воды у колен. Но каждая поездка меняет что-то внутри, там, где вечное лето и вечный Байкал, и сама я немного вечная

***

Памятка всем. Когда разговариваешь с журналистами, надо сделать нейтральное лицо и говорить тихим, спокойным голосом что-то общеизвестное, типа «Мама мыла раму», «Дважды два – четыре» и проч. Всё, что вы скажете помимо этого, будет использовано зверским образом.

***

Яблочный спас, Преображение Господне. В этот день лето становится таким зрелым, что только тронь, и брызнет сладкий-сладкий сок с едва уловимой ноткой начинающегося брожения. После этого дня лето уже откровенно киснет, преет, бродит, как забытый на подоконнике или в диване положенный туда для созревания плод. Люблю этот праздник. Много лет назад я ехала туманным утром в почти пустом автобусе и на заднем сиденье нашла грушу. Огромную, с два моих кулака, спелую, с натянутой кожицей, которая, казалось, вот-вот лопнет из-за напирающих изнутри душистого сока и влажной мякоти. Я села рядом с грушей и ехала долго, вдыхая ее аромат, а потом положила в сумку. Носила ведь день, наслаждаясь запахом и осознанием того, что у меня есть такая груша. А вечером дома ее съела так, как будто она – само лето, нет, только август, жаркий и спелый. С тех пор на Яблочный спас мне всегда дарят подарки, преимущественно сельскохозяйственные.

Год назад у меня был очередной адский рабочий день. С 8 утра до 6 вечера я не выходила из редакции, голову от компьютера не отрывала. Потом до 7 вечера брала интервью. Возвращалась домой на трамвае со звенящей и пустой головой. «Эх, – тоскливо думала я стихами Пастернака. – Как обещало, не обманывая, прокралось солнце утром рано косою полосой шафрановой от занавеси до дивана». На остановке толпа вышла из трамвая, и я увидела на полу прямо перед собой картофелину. Большую, нарядную – одетую в тоненькую, местами треснувшую молодую кожуру, желтую. Яблочный спас! Сибирь! Какие яблоки? Картошка! Я засмеялась так, что весь трамвай обернулся на меня. Потом, конечно, подняла подарок, погладила бережно. Как обещало! Не обманывая!

***

Я шла мимо шкафа, как вдруг услышала оттуда тихий и настойчивый зов. Чьи-то мятые голоса звали: «Мы здесь, открой, мы здесь!» Я воззрилась на шкаф, пытаясь вспомнить, что это вообще за предмет мебели и зачем он тут стоит, да еще и звуки издает. Есть дверь, значит, она куда-то ведет. Любопытно – куда. Я дернула дверь. И на меня тут же навалились, на голову сразу упало, закрыло лицо. Я вслепую отбивалась от чего-то мягкого и неумолимого, потом вцепилась зубами, раздался треск и обиженный голос: «И зачем сразу кусаться-то? Боже, какая дикость!» Я скинула с лица и отпрянула. Смутно знакомые вещи, попадав, устилали пол вокруг меня.

– Вы кто?

– Твоя офисная одежда! Ты что, не узнала нас? Она нас не узнала…

Моя одежда? Я подняла с пола какую-то черную матерчатую трубу.

– Ты что?

– Юбка.

– Юб-ка? Два слога, две гласные и две согласные. Что с тобой делать-то?

– Надевать и носить. Да не так, ноги пихай!

– Куда же пихать? Штанин нет. Прямо в эту дыру две ноги сразу? Вы серьёзно?

Ха-ха-ха. Какая нелепость.

Юбка, соскользнув, снова заползла в шкаф, напоследок показав язык ярлыка.

А я подняла совсем что-то невообразимое – длинный мешок с несколькими прорезями. Как это можно вообще надеть, я не представляла.

– Куда через ноги? Застрянешь же! Платье через голову надевают. Ой, больно!

Я уже застряла в мешке, кое-как его выдернула из него ноги и снова подивилась, какие бывают бесполезные вещи.

– Ты куртка?

– Я пиджак.

– Приятно познакомиться.

– Да мы уже знакомы. Мы были так близки. Ты надевала иногда меня на голое тело, и моя шелковая подкладка гладила тебя…

– Э, э, постой, давай-ка без неуместной эротики. И прости, ты мне вообще-то не нравишься. Можно, мы останемся просто приятелями? На расстоянии… Да не плачь ты, все отношения рано или поздно заканчиваются.

Вещи начали роптать. Блузки и пиджаки поднимали рукава, обвивали ими мои ноги и ползли вверх, юбки прыгали, как собачонки, хватали за пальцы, платья вероломно напали со спины и стали взбираться на голову, чтобы надеться. Я дралась как львица, скидывая одежду и пинками загоняя ее обратно в шкаф. Когда последний прищемленный рукав, шипя, втянулся внутрь, я вздохнула и поклялась никогда больше не. Начинался девятый месяц удаленки.

***

Доченька-пятиклассница начала писать мемуары про начальную школу. В первых строках она сообщает: «Я помню то беззаботное время…» Галину начальную школу я помню как ад.

***

Подслушано в маршрутке.

– Ты сказал ему, что он одет, как раскрашенный попугай?

– Нет, я по-другому выразил свое мнение. Я сардонически улыбнулся.