Эксгибиционист. Германский роман

Всё это не просто казалось чудом – оно и было им: хождение по ночным лесным дебрям без троп и дорог, без фонарика, в безлунной чернильной ночи, – но мы шли под предводительством мага. Порой во тьме казалось, что некий Дон Хуан властно понукает двух Карлосов внедриться вслед за ним в пучину очередной инициации: нам мнилось, что среди этих ощетинившихся стволов мы сгинем навеки, что острые ветки пронзят нас тысячью пик, что мхи и травы под нашими ногами съедят наши трупы, что черные пушистые птицы станут долбить своими клювами наши растерянные колени, что ладони наши, привыкшие осязать лишь кору и хвою, сами покроются корой и станут источать лишь смолистые запахи, как маленькие чудотворные иконы, существующие в скиту, где схимник умер.

Но страха никакого не было, лишь дикое изумление и дикое непонимание: что мы делаем? И зачем? Куда мы идем? У нас не было ни малейшего представления о цели и смысле нашего опасного продирания сквозь этот черный, сплетенный, бездорожный ночной лес.

Но ощущение, что мы находимся под защитой и предводительством опытного волшебника, было столь сильным, что мы не протестовали, не паниковали, хотя и выкрикивали в спину мага какие-то отчаянные и вопросительные рулады, на что он каждый раз в повелительной форме требовал от нас, чтоб мы отбросили сомнения и следовали за ним без страха и упрека. Казалось, что он идет наобум, потому что в этой тьме, в этом темном хаосе он не смог бы обнаружить никаких опознавательных знаков, никаких заметок на деревьях, которые могли бы указывать ему путь.

Возможно, он видел перед собой некоего светящегося духа-проводника, который вел его сквозь чащу, но свечение этого духа, если он там и присутствовал, не достигало наших глаз. Мы помнили, что в этом лесу полегли римские легионы: вроде бы здесь им не требовалась встреча с вооруженными варварами, достаточно одного лишь этого леса, чтобы легионы растаяли, как тает леденец во рту кромешного ребенка.

Порой мне казалось, что я вижу на острых ветках клочья красных римских плащей, но я не видел ничего – это были лишь всполохи псевдоцвета, не более чем оптические иллюзии, возбужденные непроглядной тьмой. Когда Квинтилий Вар вернулся в Рим, оставив своих солдат гнить в этом лесу, Цезарь не стал наказывать его за сверкающий провал германской кампании. Он оставил ему плащ и штандарт, он сохранил за ним жизнь и статус, но каждый раз, когда Квинтилий попадался ему на глаза, Цезарь произносил одну и ту же фразу: «Вар, где мои легионы? Верни мне мои легионы, Вар». Но Вар не мог вернуть ему легионы, он ничего не мог ему вернуть, и закрадывается подозрение, что он и сам не вернулся из этого леса: тот, кого Цезарь язвил своими терпкими словами, не был Варом, это был лишь призрак в красном плаще, призрак-шпион, то есть глаз, посредством коего черный лес взирал на римский форум. Но теперь легион теней наблюдал за нами из тьмы, то собираясь в совокупное лицо лесного царя, то рассыпаясь в чудовищную демократию духов, то оборачиваясь древней толпой невидимых деревьев, каждое из которых стремилось скрипнуть нам в ухо что-то о своей миссии, о своей участи, о своей усталости. Моя собственная усталость росла, превращаясь из лесного клопа в зеленоватого слона: этот слон мифологически подмигивал мне с окраин моего мозга своим крошечным оком, он мечтал наступить на меня своей тумбообразной ногой, чтобы расплющить объемного инспектора до состояния плоского мультфильма, пляшущего джигу на интеллигентном экране. Я уже почти было поддался искушению закрыть глаза и идти дальше с закрытыми глазами (всё равно вокруг было совершенно темно), но я знал, что стоит мне сомкнуть веки, как поток внутренних картинок унесет меня в страну зеленоватых слонов, в Индию Духа, как уносит фокусник, как уносит факир, как уносит free love, как крадет филиппинка, просачивающая свои смуглые пальцы сквозь кожу галлюцинирующего посетителя ее бамбуковой курильни, что скривилась на сваях над липкой водой залива… К счастью, я не закрыл глаз и был вознагражден: впереди между деревьями стало проступать нечто слабо-жемчужное, нечто забытое напрочь за эту прочную ночь: даже не рассвет, а робкое предрассветное разбавление тьмы. Предутро наступило в тот миг, когда лес расступился, и мы вышли на большую поляну величиной в два поля, что лежала в тех лесах, окруженная ими со всех сторон.