Эксгибиционист. Германский роман

В 1985 году это казалось забавным, отъехавшим, милым, а всё потому, что несбыточным. Когда же это случилось, это вызвало боль и скорбь. И всё же эта скорбь процветала на крайне эйфорическом фоне: та зима, как я уже сказал, была не просто лишь счастливой – она была блаженной и сказочно-легендарной по своему вкусу. Еще длился продовольственный кризис, и легкое недоедание, то есть аскетический пищевой рацион, способствовало воспарению духа. Средств заземления (подразумеваю съедобные тяжести) не хватало, зато средства подъема и воспарения имелись в избытке. Заводы и фабрики уже года два как подморозились, застыли, деньги превратились в зыбкое вещество, народ охуевал, но не голодал: умное и тертое население загодя метнулось на огороды, на приусадебные участки – выжили на закрутках, на картофанчике, на запасах, прибереженных на случай третьей мировой: гречка, консервы… Ну и базовый русский стафф: соленья, моренья, квашенья. Капусты в жаргонном значении не стало, зато осталась фундаментальная, аграрная капустонька. Народ скрипел зубами, но на зубах, словно защитное и терапевтическое средство, хрустела квашеная, а порою и с клюковкой. За страданиями таилось блаженство. Лица на улицах попадались одухотворенные до неприличия. Церкви действительно звонили радостно, как я и предсказал в своем стихотворении 1985 года. Священники действительно ходили по улицам с крупными седыми от морозца собаками. Как бы проступило нечто исконное: галлюцинаторный эрзац той заколдованной России, которую советские люди знали по старым американским фильмам вроде «Доктора Живаго».

Дезинтеграция СССР. 1992

Я неплохо подготовился к этой зиме. Осенью я прибыл из Вены с двумя большими дорожными сумками, набитыми под завязку той нетленной снедью, какую обычно берут с собой походники, собираясь в дальние экспедиции: бульонные кубики, пакетные супы и шоколадки «Моцарт». До самой весны вся компания МГ, тусовавшаяся в моей квартире, да и прочие мои бесчисленные гости – все сидели на этой венской подпитке. Процветала некая полевая кухня: Ануфриев или я обычно варили гигантскую кастрюлю каши, куда закидывалось для питательности несколько бульонных кубиков. Все ели с удовольствием между полетами в космос, запивая «людоеду» (так называл фирменное месиво Ануфриев) сладким какао «Золотой ярлык». В шкафчике над холодильником «Свияга» всегда стояли зелено-золотистые коробочки с этим какао. И сейчас у меня на кухне не менее десятка таких коробочек. «Золотой ярлык» – это вам не сраное Nestle! «Золотой ярлык» – это вещь!

Если мне предложат вдруг рекламировать какао «Золотой ярлык», то я воскликну: Yes! I gonna do it with greatest pleasure! Более того (намекаю я будущим рекламодателям, возглавляющим священную фабрику «Красный Октябрь»), я готов это сделать совершенно безвозмездно! И какая может быть мзда, когда этот карий порошок доставил мне и моим друзьям столько счастливых мгновений?! Бывало, глоток горячего «Ярлыка» поднимал меня из ледяных бездн, этот животворный напиток струился в мою гортань, как рука спасателя стремится к руке утопающего. Я готов целовать зеленые ботинки производителям этого эликсира за то, что они сохранили его божественный советский (возможно, даже досоветский, царский) вкус и сберегли благородно-родной дизайн зеленых коробок! Пока существует на потребительском рынке этот волшебный продукт, мы, тени погибшего советского мира, еще не совсем призраки. Нам есть в чем утопить наши инфантильные души! И воскликну еще раз, сгоряча разогрев свой восторженный рот кудесным напитком: «Ура!»

Наши скитания по европейским странам пестрели удивительными приключениями и острейшими переживаниями, но самым прекрасным в этих путешествиях и блужданиях всегда был момент возвращения – возвращение домой на Бейкер-стрит, то есть в сакральный эпицентр МГ: в квартиру № 72 на Речном вокзале. Этот священный момент возвращения пронзительно описан в великолепном стихотворении Сережи Ануфриева «Надмосковье». Стихотворение посвящено мне, и я этим горжусь. Наизусть помню «Надмосковье». Вот эти волнующие строки: