Эксгибиционист. Германский роман

На одной из улиц, соединяющих Бродвей с меланхолическими рощами Центрального парка, притулился между небоскребами псевдоготический особняк. Он может показаться крошечным среди своих гигантских соседей, но на самом деле это весьма просторный четырехэтажный дом со стрельчатыми окнами, возведенный в те зрелые времена, когда среди паровозов прогрессивного XIX века вдруг случился рецидив архитектурной готики. Этот рецидив подарил миру больше готических зданий, чем смогли подарить все Средние века. Дом родился в конце XIX века, и выстроил его один швейцарец, переселившийся в Америку. Этот господин осуществил в Штатах свою то ли швейцарскую, то ли американскую мечту, то есть сделался богат. Но как ни высоки нью-йоркские небоскребы, а Швейцарские Альпы повыше их будут, и любовь к ним не растаяла в сердце удачника. Он подумал о своих соотечественниках, желающих пойти по его следам, для них он и построил это здание в качестве своего рода странноприимного дома для швейцарских переселенцев в Америку. Предполагалось, что швейцарец без средств, приехав в Штаты, может пожить в этом доме, пока не встанет на ноги. Сейчас этот особняк принадлежит Швейцарскому институту, и он так и стоит, ожидая всеми своими благоустроенными комнатами швейцарских странников. Но почти всегда все эти комнаты остаются безлюдны, хотя в них поддерживается идеальная чистота и порядок. Швейцарцы в наше время люди состоятельные и самостоятельные. И если кому-то из них и вздумается переехать в Нью-Йорк, вряд ли этому человеку понадобится квартирка в унылом и задумчивом дворце, родившемся из благородного порыва швейцарского переселенца. Да и не все знают про это место, если не считать нью-йоркских обожателей альпийского горлового пения. Эти бывают здесь часто, потому что в небольшом концертном зальчике, составляющем ground floor здания, регулярно проходят концерты вокальных коллективов, состоящих из краснощеких уроженцев самых высокогорных кантонов.

В данном прозаическом фрагменте описывается особняк, в котором мы с Элли оказались в январе 1993 года. Мы прибыли в Нью-Йорк по приглашению директора Швейцарского института, очаровательной дамы по имени Карин Куони, с которой мы познакомились в Цюрихе. Наш галлюцинаторный роман с Гельвецией вдруг образовал небольшой вихрь, который перебросил нас через Атлантический океан. Мы прибыли в Америку странным образом, в виде фантомных представителей Швейцарии. Во всяком случае, нам надлежало продемонстрировать выставку «Швейцария + Медицина» (которую мы до этого столь успешно показали в Цюрихе). Выставочное пространство располагалось на первом этаже того самого особняка, о котором идет речь. Этот дом, его поразительная атмосфера нередко всплывали потом в моих сновидениях и рассказах.

Огромный особняк, совершенно пустой, совершенно безлюдный, все комнаты распахнуты, везде застелены белоснежные кровати, везде лежат Библии на столиках в одинаковых черных переплетах с длинными золотыми крестами, как будто эти крестики удлинились и вытянулись вдоль книжных корешков в духе удлиняющихся скульптур Джакометти. Везде множество светящихся надписей, неких письменных инструкций, как вообще водится в Америке. Предметы здесь разговаривают с тобой посредством текстов. Каждый предмет обладает какими-то наклейками, причем не одной, а несколькими, с обращенными к тебе текстами. Очень много инструкций по пользованию самыми простыми объектами. Кроме этих инструкций – какие-то дополнительные рекомендации, какие-то warnings. Всё в этом застывшем доме, которым явно никто не пользовался уже много десятилетий, обращалось к нам с какими-то посланиями. При этом мир за готическими окнами комнатки, куда нас поселили, был полон невероятными звуками. Это был мир тотальной сигнализации, автомобили на улицах Нью-Йорка обладали разными голосами, совершенно странными звучаниями, и переговаривались они друг с другом совершенно иначе, чем переговариваются автомобили в Европе.

Прилетели мы из Цюриха в швейцарском самолете Swiss Air. В этом самолете меня настигло эйфорическое состояние, ибо в салоне демонстрировался на большом экране диснеевский мультик Beauty and the Beast. Бесшабашные экстазийные хороводы чашек, чайников, блюдец, напольных часов, бесконечно пляшущих и ведущих свои хороводы во дворце чудовища; этот безлюдный мир, где люди превращены в предметы, и всё же они весело проводят время и даже устраивают нечто вроде бесконечного праздника жизни, впрочем, не вполне биоморфного праздника жизни, – всё это неплохо подготовило меня к попаданию в готический эйфорический кошмар, которым является Нью-Йорк. Во всяком случае, так я его воспринял.