Эксгибиционист. Германский роман

Будучи неразлучной парочкой, они к тому же были постоянно окружены молодыми девушками, которые служили им, как рабыни. С этими девушками они общались просто чудовищно, дико пренебрежительно и высокомерно, как с прислугой. Сами они ничего делать не умели и не могли, они не могли сходить в магазин, они не умели готовить, они вообще ничего такого не делали. Всё делали девушки. Эта парочка старушек паразитировала на славе Марины Цветаевой, которую при этом ее сестра Анастасия не сказать чтобы любила. Тем не менее они прекраснейшим образом устроились, потому что сакральная функция поэзии в обществе того времени была налицо. Достаточно было являться сестрой давно уже повесившейся Марины Цветаевой или неразлучной подругой сестры, чтобы обладать практически неограниченным штатом бесплатной, фанатично преданной тебе прислуги в лице молоденьких девушек. Девушки делали всё что надо: они готовили еду, ходили в магазин, убирали комнату, готовы были выполнить любое поручение, подозреваю, даже убить любого человека. Это очень нравилось старушкам, они это воспринимали как должное. Когда я стал подрастать, порнографично настроенная Анастасия даже намекала мне, что я могу сексуально воспользоваться любой из этих девушек. Ей, мол, стоит сказать лишь слово… Это было, конечно, преподнесено в виде куртуазных намеков. Но цветаевско-кунинские рабыни не привлекали меня. Несмотря на их молодость, они казались мне тогда взрослыми тетками, нелепыми и советскими. Я усматривал нечто тошнотворное в их бескорыстии, в их самоотверженности.

Анастасия интересно рассказывала о своей жизни, особенно любила вспоминать дореволюционный период. Что касается ее отношения к сестре, то оно было довольно ревнивым и чем-то, может быть, напоминало отношение Арсения Александровича к Иосифу Бродскому и к сыну Андрею. Самые разные вещи она говорила про Марину, в том числе любила на приглушенной волне, типа как бы сугубо между нами, качнуть такую телегу, что Марина продала душу дьяволу. У нее было много историй о мистических увлечениях Серебряного века.

Все эти старики и старухи обожали мою маму – и Тарковский, и Цветаева. Тарковский очень заценил в какой-то момент мамины стихи. Официально мама существовала как детский поэт и прозаик, но всю жизнь писала взрослые стихи, которые никогда не публиковались. Несколько раз она устраивала чтения своих стихов в небольшом писательском кругу, и люди воспринимали их с восторгом. Арсений Александрович чуть ли не прослезился, и обнял маму, сказал, что надо обязательно «пробить» сборник стихов. Он написал очень большой, хороший текст в качестве предисловия. Дальше действительно завертелось дело с этим сборником, но оно увязло и ничем не увенчалось. Издать сборник таких стихов было тогда сложно, это тянулось, тянулось, потом мама заболела, потом развалился Советский Союз. Я помню, что даже после маминой смерти, в конце 80-х, я встречался несколько раз с людьми из издательства «Советский писатель», пытался выяснить, будет ли опубликован этот сборник с предисловием Тарковского. В результате этого долгостроя развалилось издательство «Советский писатель» вместе с Советским Союзом, да и само понятие «советский писатель» ушло в историческое прошлое.

Мы посещали и другого классика советской литературы – Валентина Петровича Катаева. Мы дружили с его сыном Павлом, очень классным молодым человеком, который любил нас развлекать и оттопыривать. Он был кайфоловски настроен, обожал разыскать какую-нибудь укромную кафешку и посидеть за чашечкой прекрасненького кофе с рюмочкой коньячка, о чем-то беспечном, литературном потрепаться, весело и остроумно шутя. В какой-то момент этот молодой человек женился на Марине Аджубей, из известной семьи Аджубеев. Он приглашал нас на дачу своего отца, и мы несколько раз приходили, общались со стариком Катаевым. Яблочный пирог, хмуро-приветливый старик. Он даже посмотрел мои рисунки, и ему они понравились. Он сказал: «Расти, потом будешь мои романы иллюстрировать». Дело до этого не дошло: развалилась вся эта кастовая структура. Сам он умер, романы его перестали издаваться. Я так и не стал советским иллюстратором, но с удовольствием читал его тогдашние книги. Даже те книги, что входили в школьную программу, типа «Сын полка» или «Белеет парус одинокий», запоминались какими-то свойствами языка, ему присущего. Он тоже писал воспоминания, поэтому можно сказать, что эти мои воспоминания – это метавоспоминания, «воспоминания о вспоминающих». Он написал, в частности, большую книгу «Рог Оберона» о детстве в Одессе, очень подробное прустовское описание одесского детства.

Старики и старухи разделялись на тех, которые жили в Доме творчества, и тех, которые жили на дачах. У Тарковского и Анастасии Цветаевой не было своих дач, они жили в Доме творчества, а Катаев и Каверины обладали домами, к ним можно было приходить в гости. Дачники занимали более привилегированное место в переделкинской иерархии.