Эксгибиционист. Германский роман

Странное впечатление произвело на меня попадание в этот город. В эпоху детства и раннего отрочества Лондон мощно притягивал мои мысли. Я уже описал крушение англоманского фантазма при столкновении с британским современным искусством. Мой визит в Лондон окончательно добил и разрушил тот грандиозный лондонский фантазм, который питал мое воображение в период моей ранней юности. При этом нельзя сказать, что Лондон меня разочаровал. Лондон показался мне очень красивым, очень величественным, очень имперским. Более того, я совершенно четко почувствовал, что это и есть столица мира: никакой не Нью-Йорк, не Лос-Анджелес, не Париж, не Рим, не Москва и не Иерусалим, а именно вот он – центр современного человечества. Именно здесь проходит центрирующий нерв мира на данный момент. Удивительным образом это не вызвало во мне энтузиазма, хотя я этого энтузиазма от себя ожидал. Вообще-то я дикий централист и очень люблю всё центральное и центростремительное. В каждом городе, куда я попадаю, я всегда обожаю главную площадь, главный собор, главный дворец, желаю увидеть центральную статую, колонну, центральный мост, самую чтимую святыню, самую обожаемую максимальным количеством людей картину и так далее. Если там имеется священное дерево, или камень, или метеорит, играющий роль центрирующего объекта, я неизменно первым делом стремлюсь именно туда и именно с этим объектом прямолинейно взаимодействую, уподобляясь стереотипному туристу или самому неизысканному паломнику. Этот принцип меня обычно не подводит. Например, в Милане собор Дуомо – это вполне достаточное место для того, чтобы при желании забыть об остальном городе и полностью сосредоточиться на этом главном соборе. В Иерусалиме, конечно же, главным объектом является Западная Стена – Стена Плача. Всё четко. Как заявлено, так и есть.

Поэтому централизм, свойственный Лондону, ощущение, что это центр мира, должно было бы меня вдохновить и приятно возбудить. Но внезапно я понял, что это центр того мира, который мне не особо интересен. То есть современного мира. Видимо, я преувеличиваю: этот современный мир меня всё же интересует в какой-то степени. Но этот город не вставляет как-то. Меня, во всяком случае, совершенно не вставило. Видя эти группировки людей возле пабов, оживленно беседующие, пьющие пиво и другие напитки, наблюдая некоторую необузданность англичан, их одновременно раскованность и в то же время глубокую скованность, видя эти улицы, выдержанные в изысканных цветовых сочетаниях, наблюдая за гигантскими серыми белками, важно прогуливающимися по травам Гайд-парка, наблюдая за всей этой реальностью, такой чрезвычайно убедительной, выпуклой, впечатляющей, эстетизированной, я не испытывал вштыр. Эффект был противоположный, чем от Венеции. Я ожидал, что Венеция вызовет у меня разочарование, просто потому, что она предварялась завышенными ожиданиями. Пруст пишет: Венеция обязана разочаровать, но никогда не разочаровывает. Это miracle: ты получаешь именно то, что должен получить. Как в меню написано «Кисель из черники (вкусный)». Ты думаешь: раз написали «Кисель из черники (вкусный)», то, наверное, это будет компот из крыжовника, да еще к тому же невкусный. Каково же твое изумление, когда наливают кисель из черники, вкусный. Ты понимаешь: всё действительно так, как написали. Написали «кисель», написали «из черники» и написали «вкусный», и всё это так и есть.

В Лондоне прикопаться не к чему. Нельзя сказать, что тут недостаточно грандиозно или красиво, недостаточно великолепно, недостаточно центрально. Всё это действительно центрально, грандиозно, великолепно, замечательно, но никаких чувств по этому поводу не возникает. Не возникает галлюцинаторного эффекта почему-то. Словно бы всё это создано для вторичного использования. Тут можно снять фильм и потом где-нибудь в городе Бердянске, например, на Азове, идя по пыльной безлюдной улице, вдоль пропыленных кустов, в знойный полдень, ты видишь дверь какого-то клуба, и там написано: «Фильм показывается сегодня». Ты заходишь и видишь там Лондон, снятый в фильме. Тогда ты действительно впираешься на Лондон. Ты понимаешь, зачем построены эти грандиозные соборы, зачем Темза, мосты, Тауэр. Не для того, чтобы ты туда приехал и охуел, а для того, чтобы потом, где-нибудь в Бердянске, или в Калькутте, или в Мельбурне ты увидел всё это на экране или на гравюре и уже отраженными, отзеркаленными версиями был потрясен до глубины души. Это город, созданный для отражений, для вторичных проглюков.