Экспансия – I

Фишер. – Он был заключен в лагерь правительством Виши, генералом Петэном...

Председатель. – За антинацистскую деятельность?

Фишер. – За коммунистическую деятельность. Французская полиция знала, что он коммунист высокого уровня, и хотела изъять его из общественной жизни, поскольку Франция была оккупирована Гитлером...

Сенатор Никсон. – Вы запросили право на американское гражданство?

Фишер. – Да.

Никсон. – Могу ли я считать, что, несмотря на выход из компартии, вы по-прежнему симпатизируете марксизму, поскольку очень хорошо информированы о том, что происходит в их рядах, в частности с вашим братом.

Фишер. – Сейчас мы видим угрозу сталинской империи всему миру. Я должна быть информированной, чтобы вести борьбу против большевистского терроризма.

Председатель. – Нам надо поскорее заканчивать это дело, потому что в Сенате предстоит голосование по важному вопросу и нам необходимо быть там...

Сенатор Вайль. – Миссис Фишер, вы сказали, что у вас есть младший брат, какой-то композитор. Он по-прежнему живет в Штатах?

Фишер. – Да.

Сенатор Вайль. – Ваши братья поддерживали контакт во Франции? Здесь они тоже контактируют?

Фишер. – Да.

Сенатор Вайль. – Каковы ваши отношения с композитором... С вашим младшим братом?

Фишер. – Такие же, как со старшим.

Сенатор Вайль. – Следовательно, вы прервали отношения с Гансом Эйслером по тем же причинам, что и с Герхардтом?

Фишер. – Да.

Сенатор Вайль. – Ваш брат-композитор тоже коммунист?

Фишер. – В философском смысле – бесспорно.

Сенатор Никсон. – Он близок с Герхардтом Эйслером?

Фишер. – Да.

Сенатор Боннер.

– Поскольку вам хорошо известна активность коммунистов, ответьте: как много Коминтерн направил своих людей из Москвы в Соединенные Штаты?

Фишер. – Несколько тысяч.

Штирлиц аккуратно отодвинул от себя широкий телетайпный лист, поднял голову; Роумэн сидел напротив, вытянув ноги; нижняя челюсть выпячена, словно у него случился волчий закус; волосы растрепаны, воротник рубашки расстегнут, галстук приспущен.

– А вы чего разволновались? – спросил Штирлиц. – Вы уже знали обо всем этом, когда требовали моей консультации по фашизму?

– Сейчас снова врежу, – пообещал Роумэн. – И это будет плохо.

– Эта Фишер напоминает мне Ван дер Люббе, – заметил Штирлиц.

– Сука.

– Почему? Отрабатывает свое американское гражданство. Она же запросила гражданство... Его надо заработать... Ей написали сценарий, она его толково выучила... Дамочку в свое время куда-то не избрали, обиделась... Но сюжет действительно шекспировский: так топить братьев... Нет ничего опаснее истерической климактерички, честное слово... Никто так не поддается режиссуре, как женщины...

– Кто обидел дамочку? – спросил Роумэн.

– Вы что, не слыхали о ней раньше?

– Нет.

– Она хотела повалить Эрнста Тельмана, лидера германских коммунистов. С ультралевых позиций. Не вышло. Тогда она закусила удила, ведь очень хочется быть первой... Между прочим, совсем недалеко от Муссолини, от этого левого социалиста... Не находите?

– Я очень люблю Ганса...

– Какого?

– Эйслера.

Штирлиц осторожно кашлянул, не поднимая глаз на Роумэна, спросил:

– Знаете его музыку?

– Я ни черта не понимаю в музыке. Я люблю его, как человека. Он замечательный парень. Очень добрый, мягкий... Террорист... Ну, сука, а?! И какую она перла ахинею: «Его посадили в лагерь не за антинацистскую, а за коммунистическую деятельность». Ведь это одно и то же!

– Слушайте, Пол... Только не бейте меня в лоб, ладно...

– Ну...

– Только пообещайте не бить. А то я отвечу. Пепельницей по голове. Я это умею, честное слово. Обещаете?

– Обещаю.

– Кто еще знает о том, что вы дружили с Эйслером?

– А вам какое дело?

– Никакого... Не связана ли... Не связаны ли близкие вам люди с делом, начавшимся в Вашингтоне...

– Думай, что говоришь, нацистская гадина.

– Я думаю, что говорю, чиновник, выполняющий задания твоих гитлеров, – Штирлиц кивнул на телетайп. – Или ты считаешь, что вся эта гнусь – венец демократии?

– Повтори, что ты сказал.

– Что ты служишь новым ги...

– Я не об этом... Почему ты связываешь женщину, которая... Почему ты посмел назвать ее агентом Кемпа? Почему ты, тварь, которая воспитана в вонючем рейхе, где никто и никому не верил, смеешь мазать фишеровским дерьмом женщину, которую не знаешь?!

– Опусти руку! Опусти... Вот так... Теперь я тебе отвечу...

И Штирлиц рассказал ему о том, что случилось в Прадо, – в самых мельчайших подробностях.